точно знал истинное положение вещей. Боясь, что Бот проговорится и связи с англичанами станут известны ЧК, он, не дожидаясь согласованных сроков, решил начать переворот в ту же ночь. Расчёт был верным: одураченные своим командиром красноармейцы не скоро разберутся в ситуации, а когда разберутся, будет уже поздно — во всех правительственных учреждениях будут сидеть ставленники Осипова. А с теми войсками, которые не захотят поддерживать новый режим, можно расправиться с помощью белогвардейских дружин и басмачей.
После переворота Осипов планировал начать наступление на Закаспийском фронте в тыл красным войском, чтобы быстрее соединиться с англичанами. Он был уверен, что бухарский эмир, поставленный перед свершившимся фактом, окажет ему поддержку войсками.
Ночь на 19 января стала в Ташкенте «ночью длинных ножей». Вышедшие из подполья белогвардейские дружины, отряды гимназистов и студентов, взбунтовавшиеся против Советской власти подразделения 2-го пехотного полка под командованием ставленников Осипова захватывали правительственные учреждения, врывались в дома активистов, проводили аресты.
Застигнутое врасплох правительство республики не сумело быстро оценить ситуацию. Осипов, обосновавшийся в штабе 2-го полка, в ту же ночь вызвал к себе большинство народных комиссаров якобы для того, чтобы обсудить создавшуюся в городе обстановку. К утру четырнадцать видных коммунистов Ташкента были предательски умерщвлены.
Но об этом пока не знали ни Степанишин, ни Рябинин, ни Ахмад. Возле Дома свободы они наткнулись на конное оцепление. Макарыч принял было красноармейцев за своих, но Рябинин неожиданно чуть не столкнулся с матросом, который приходил днём за Ботом, и успел шепнуть Степанишину на ухо: «Это мятежники».
Чекисты попытались проскользнуть к крепости, где стояли надёжные части, но все пути к старой цитадели оказались блокированными. В одной из стычек с патрулями Макарычу пришлось пустить в дело браунинг.
Покружив со спутниками по городу битых два часа, он, наконец, принял окончательное решение:
— Будем, ребята, пробиваться в железнодорожные мастерские. Там рабочий класс, а он, как вы знаете, никогда ещё Советскую власть не подводил.
… Во дворе мастерских страсти накалились до предела. Шёл митинг. Рабочие сбились плотной толпой вокруг самодельной трибуны, напряжённо вслушиваясь в слова оратора.
— Контрреволюция подняла голову… (Чекисты с трудом разбирали отдельные фразы.) Она хочет залить кровью Ташкент, открыть фронт англичанам… Мы должны чётко ответить себе ка вопрос: с кем мы, рабочие?
— А с кем Осипов? — крикнул кто-то из толпы. — Он ведь тоже Советская власть.
Поднялся шум, свист. Кто-то кричал «долой», кто-то вопил «бей». Оратора стащили с трибуны.
Его сменил другой, в белой рубашке с галстуком и в пенсне.
— А ведь товарищ прав, — сказал он. — Товарищ, как говорится, зрит в корень. Мы, к сожалению, не знаем, какую позицию занимает товарищ Осипов. Мы не знаем: это мятеж против Советской власти или действия, которые помогут эту власть укрепить?
— Кто это? — шёпотом спросил Миша у Степанишина. — Я его где-то видел.
— Это эсер, бывший адвокат Пархомовский. Этот умеет плести паутину словес…
А оратор между тем продолжал:
— Я считаю, что без выяснения всех обстоятельств нам пока не следует принимать резолюцию и предпринимать какие-либо действия. Я предлагаю послать к товарищу Осипову представительную делегацию, которая бы всё выяснила на месте и разобралась в мотивах… э… движения.
— Правильно, — послышалось со всех сторон. — Не зная броду, не суйся в воду. Даёшь делегацию!
Уже начали выкрикивать кандидатуры делегатов, уже Пархомовский, раскрыв блокнот, занёс в него первые имена, когда ворота мастерских широко распахнулись и на подворье вступила странная процессия. Впереди с белым флагом вышагивал человек в офицерской шинели, но без погон, за ним — два гимназиста с палашами наголо. Толпа молча расступилась. Офицер проследовал к трибуне и протянул Пархомовскому мандат. Адвокат вытащил из кармана пенсне, напялил на нос и стал пристально изучать каждую строчку.
— Читай всем! — крикнул кто-то из рабочих. — Надо же и нам знать, какая птица сюда пожаловала.
— «Мандат, — принялся читать Пархомовский. — Выдан настоящий гражданину Гагинскому. Сим удостоверяется, что оный гражданин является полномочным представителем наркомвоендела Осипова, коему поручено вести переговоры».
— Всё? — донеслось из толпы.
— Нет, не всё. — Пархомовский потряс бумагой над головой. — Здесь, на мандате, написано ещё следующее: «Власть насильников уничтожена. Все видные представители расстреляны, как государственные изменники… Ждём вас и надеемся, что вы принесёте свою лепту в общее дело». И подписи: «Осипов, Тишковский».
— Враки! — закричали в толпе. — Провокация! А ну давай на трибуну Гагинского! Эй ты, офицерик, зачем пришёл?
Посланец взобрался на трибуну, расправил усы, откашлялся.
— Так что имею полномочия, граждане, сообщить: власть грабителей-большевиков низложена. Виновные в произволе, как вы уже знаете, понесли суровое наказание. Сейчас мы все трудимся над созданием нового демократического государства, которое…
— А как будет с эсерами? — перебил парламентёра Пархомовский. Голос его дрожал.
— С эсерами всё в порядке. Они активно сотрудничают с гражданином Осиповым. Вам тоже советую…
Но не успел парламентёр закончить фразу, как чей-то сильный, страстный голос высоко взвился над толпой:
— Товарищи, братья! Да что вы слушаете эту шкуру? Долой контру!
Миша заметил, как Степанишин вдруг ринулся к трибуне, вскочил на помост и резким движением столкнул Гагинского.
— Кого слушаете, братки? Контру слушаете! Про какую демократию этот гад сюсюкает? Вы меня знаете? Кто не знает, объясню. Я путиловский рабочий Степанишин. Меня партия в ЧК послала работать. Так вот, эти демократы от нашей ЧК оставили кучу горелых брёвен. В городе аресты и облавы на большевиков, на советских работников. Такую демократию предлагает нам господин Осипов! У меня предложение: надо не переговоры вести, а избрать революционный совет, для того чтобы дать и Осипову, и другой контре по сусалам. Ставлю своё предложение на голосование.
В революционный совет избрали большевиков и сочувствующих. Гагинский, так и не получив ответа, ретировался в сопровождении своих маловозрастных телохранителей, а рабочие-железнодорожники принялись формировать отряды для борьбы с контрреволюцией. Здесь же, во дворе, вскрывали ящики и выдавали винтовки.
Рябинин тоже было сунулся за винтовкой, но Степанишин остановил его:
— Пострелять успеешь. А пока лучше всего садись-ка ты, брат, на телефон. Будешь связь держать с отрядами. Хорошо, что мятежники телефонную станцию не захватили.
— Макарыч, — заныл Миша, — опять ты…
Но Степанишин остался непреклонным.
— Не дури, Михаил. В штабе нужен толковый человек. Именно такой, как ты, со знанием языков. Ну представь себе: останусь я вместо тебя. Позвонит мне узбек — я ни бельмеса. Таджик позвонит — та же история. Австрийцы ещё могут звонить — их много сейчас в Красной Армии, а ты тут как тут — шпрехаешь. Понял, глупенький?
Вскоре Степанишин выступил с одним из отрядов на разведку города, а Рябинин устроился в кабинете бывшего директора мастерских, превращённого рабочими в штаб.
Первым позвонил из крепости комендант гарнизона Иван Панфилович Белов:
— Мастерские? Кто у аппарата? А, дежурный… Из штаба есть кто-нибудь? Нет? Молодцы. Почему
