— Подготовили план будущей конференции? Зайдите ко мне. Нужно включить еще один разбор клинического случая. Докладывать будет Левашова. Какая тема? Свяжитесь с ней сами, она уточнит. Но, по-моему, звучит что-то вроде «Клинический случай хронического отравления парами йода». Что вы говорите? Чушь собачья? Имеют значение только острые отравления? Я так не думаю. Будем разбираться. Вставляйте в план.
Главврач положил трубку и крикнул секретарше, чтобы та принесла ему обед из столовой для персонала. Поднос под салфеткой уже стоял наготове. Александр Борисович вооружился ножом и вилкой, однако аппетит у него почему-то был неважный.
Володя
«Какая все-таки красивая дорожка между соснами бежит из главного корпуса в отделение! Хоть летом, хоть весной. А осенью особенно приятно идти по ней, вдыхая чудесный аромат палой хвои. И грязи на ней нет — из-за иголок. Вокруг стволов темнеют коричневые шишки, и кажется, что ты идешь не по территории больницы, а по песчаной, поросшей соснами отмели. Шагнешь по дорожке за поворот, а там — море. Балтийское серое или южное голубое — разве уж это имеет значение? Прекрасно знать, что впереди ожидает простор. Однако красивый вид продолжается только до поворота. — Альфия вздохнула. — А как повернешь — везде красные кирпичные корпуса, корпуса… Вот патологоанатомический, куда позавчера увезли тело Оли Хохлаковой, вот прачечная, сейчас туда Марьяна и Нинель несут пакеты с грязным бельем, дальше чуть в сторону — пищеблок. Дорожка кончается, а с ней заканчивается и мечта. Дальше — асфальт. Выход на площадь к магазину, автобусная остановка. Который час? На башне главного корпуса пробило четыре. Малиновая крыша въезжает в ворота. Уже вон и люди бегут к остановке. Торопятся домой».
Кто-то вышел из дверей ее отделения.
— Здравствуй, Володя! Куда бежишь? На автобус? А где твоя машина?
— Бензин подорожал.
— Понятно.
Какой-то у Володи странный вид. Смотрит вроде в глаза, а на самом деле мимо.
— Что не заходишь? Не виделись с тобой тысячу лет.
Он остановился.
— Знаешь, мне теперь некогда. У меня дома жена, все такое…
Альфия вдруг почувствовала, что ее как будто сбили с ног.
— Ты женился? Когда? И мне ничего не сказал…
— Ты мне не мать. Извини, автобус уйдет.
— Но… как же так? Ведь ты говорил…
Она все еще не могла поверить: домработницы, интернши, плевать, это проходящее, она была к этому снисходительной, но женитьба?
Володя нетерпеливо смотрел в сторону «Красной Шапочки».
— А что тут такого? Ты мне отказала. Я свободный мужчина.
Она пробормотала:
— Конечно-конечно… Но все-таки мы же с тобой были не чужие… На ком ты женился?
Он злобно искривился.
— Какая тебе разница? А что касается того, что не чужие… Свои так не подводят, как ты меня подвела!
Альфия опешила. Она никогда еще не видела Бурыкина таким противным.
— Но я же не нарочно! Если ты о теплицах, то откуда я знала, что должна была молчать? Ты же меня не предупреждал!
Его глаза сощурились до щелочек.
— Если бы ты знала, на какие бабки меня нагрела! Не думал я, что ты способна фискалить из ревности!
Она еще не вполне понимала.
— Ты что, растратил больничные деньги, отпущенные на строительство?
— Какие больничные деньги! Деньги-то были мои!
— Тогда объясни…
— Не буду я объяснять. Автобус уедет.
Она вцепилась в его рукав.
— Нет, стой! Поедешь на электричке. Я не отпущу тебя, пока ты не объяснишь мне, в чем дело.
— Еще чего! Не надо здесь истерик. Вон, пол-автобуса уже высунулось в окна.
Альфия отошла от Бурыкина на шаг.
— Говори. Я хочу понять, в чем ты меня обвиняешь.
— Из-за тебя Преображенов потребовал, чтоб я отдал ему уже построенные теплицы.
— Так ты же и так строил их для больницы?
— Да ни фига подобного! — заорал он ей в лицо. — Я строил их для себя! Ведь там к моему забору все равно примыкает пустырь! Одна крапива. Много ли земли я присоединил? Какую-то несчастную сотку! Все лето возился с этими дураками, ходил за ними, как нянька, чтобы они чего там не натворили, израсходовал кучу денег на стройматериалы — и все из-за тебя пришлось отдать! Теперь понимаешь, что ты сделала?
Альфия отошла еще на шаг.
— Какой, однако, хозяйственник в тебе пропадает! Я-то думала, Преображенов тебя привлек, потому что ты все знаешь, все умеешь… А ты, оказывается, для себя. — Она интуитивно опять взяла ту ироническую манеру, в которой всегда разговаривала с Володей. — Не пробовал баллотироваться куда- нибудь в губернаторы? В начальники районного масштаба? У тебя, думаю, дело бы пошло… А еще лучше — плантацию бы завел, с рабами… Чем наши больные хуже?
— Может, и завел бы. Трудотерапия дуракам полезна. Меньше мысли разные мучают. И если бы ты не проболталась…
— Это ты дурак, — Альфия была уже совершенно спокойна. — Все равно бы узнали про твои теплицы.
— А ни фига! Я уже ведь и сетку купил. Забор бы передвинул. Кто в крапиву полезет территорию обмерять? — Бурыкин демонстративно выплюнул перед Альфией жвачку. — Вот только я не пойму, какой тебе резон был меня закладывать? Туда в жизни никто не заходил, и никогда бы никто не узнал, что я что- то строю.
Альфия посмотрела на него презрительно.
— Так ты думаешь, я из ревности, что ли?
Владимир пожевал немного губами:
— Видел я, какими глазами ты на Аньку смотрела. И на домработницу.
— Какой же ты, оказывается, идиот! Мне ведь даже в голову не пришло, что ты просто решил расширить свои владения.
— Это и неудивительно. Особенно если учесть, что головой ты, возможно, пошла в свою сумасшедшую мамашу.
— Ты просто… просто… — Альфия поднесла ладони к лицу, как бы защищаясь.
— Вон, посмотри, у тебя и пальцы дрожат! Полечиться тебе надо, Левашова.
Бурыкин повернулся и побежал к автобусу. Альфия закрыла глаза и крепко сжала зубы.
«Не вздумай еще что-нибудь сказать. Не унижайся перед этим дерьмом».
Когда же она вновь осторожно подняла веки, никого перед ней уже не было. «Красная Шапочка», подъехав к воротам, выпустила из глушителя сизый дым, и только росшие перед самой площадью сосны шумели над головой зелеными макушками.
