показалось Лене, даже с некоторым презрением кивнула на листы.
— Мама, но как же? — У Лены вдруг сморщилось лицо, но она не заплакала, сдержалась. — Это ведь… папа… О папе… — Она смешалась. — Ты, значит, знала? Но почему мне не сказала? Зачем это надо было скрывать?
— Я могла бы и не скрывать. — Светлана Петровна пальцами потерла лоб, постояла немного, как бы в размышлении, и вернулась за стол. — Но… я решила, что скрыть будет лучше. Для тебя. Тебе было бы неприятно узнать правду. Ведь это был твой отец, ты его любила…
— Мама! Ты так говоришь, и голос у тебя такой странный… А ты что, его не любила? — Лена подошла к ее столу и встала прямо напротив матери, во все глаза вытаращившись на нее.
— О-о-ой, девочка… Лучше бы нам оставить этот разговор на потом. — Светлана Петровна надела очки и сделала вид, что ей надо заниматься делами.
— Нет, скажи! Ты его любила?
— Послушай, возвращайся на кафедру. Мы вечером поговорим.
— Нет, я никуда не уйду, пока ты не скажешь!
Светлана Петровна в раздражении опять встала и прошла к окну.
— Ну, что ты ведешь себя как бешеная кошка? Даже неудобно перед старшей сестрой. Примчалась, глаза горят, размяукалась… Любила, не любила… Я специально не хотела тебе ничего говорить. Я, наоборот, очень старалась скрыть ото всех, что отец утонул. Специально даже выбила разрешение на вскрытие не в Бюро, где у тебя кафедра, а у нас в патанатомии, у меня здесь с заведующим хорошие отношения… В справке о смерти написано «инфаркт». Откуда ты вообще взяла это заключение?
— Случайно нашла. У лаборантки… — С Лены будто слетело все напряжение, она обмякла, опустилась на стул у материного стола. Значит, действительно у мамы были причины скрывать правду. — Но почему? Зачем это надо было делать?
— Знаешь, дорогая, — мать села у стенки на стул для посетителей, устало сложила на коленях руки, — оказывается, имеет значение не только, как ты живешь, но и как умираешь. Извини, что мне приходится тебе это говорить, но твой отец жил, как идиот, и умер, как идиот.
Лена слово вымолвить не могла от изумления.
— Послушай, не смотри на меня так. — Светлана Петровна вдруг вытащила из кармана пачку сигарет и закурила. Дома Лена никогда не видела, что мать курит.
— Да я не курю, по большому счету, так, балуюсь… — мать будто угадала ее мысли. — Я не хотела начинать этот разговор. Ты сама прибежала. Я вообще никогда не хотела говорить с тобой о его смерти…
Как странно говорили в детстве: «Рот на замок». Вот такой замок у Лены сейчас на губах. Челюсти сомкнуты, губы сжаты. И она не может этот замок разомкнуть…
— …да и о жизни нашей с ним, в общем, не хотела тебе рассказывать. Ну, сама подумай… Все время его занимали какие-то бредовые идеи! Взять даже этого чертова Цезаря… Ну, хорошо, я понимаю — наука, работа. Но он не столько занимался работой, сколько болтал об этом Цезаре всю свою жизнь. Это придавало ему оригинальности в глазах студентов. Причем он сам прекрасно понимал, что задачу эту разрешить невозможно. Если бы было можно — уже давно все исследовали бы и без него. Это была такая идея фикс, в которую он спрятался, чтобы не обременять себя решением насущных жизненных проблем. Я сколько его помню, он вечно носился с этой идеей, вечно о ней говорил, чертил какие-то чертежи… Строил гипотезы… Знаешь, я всю жизнь прожила, по сути, одна. Ну, с тобой, конечно, но не с ним. Он жил в нашей квартире, но был как-то сам по себе. Уходил в свой кабинет и там прятался от мира и от меня.
Лена не могла поверить. Этого просто не может быть! Это какая-то чудовищная неправда.
— Ты говоришь какую-то ерунду! Я помню папу! Он очень любил меня!
— Поэтому я тебе ничего и не говорила. — Светлана Петровна опять встала, подошла к Лене. — Если бы ты знала, как я устала растить тебя и постоянно возиться еще с одним большим ребенком. — Она попыталась обнять дочь. Лена отодвинулась.
— Я не верю! У нас всегда была хорошая семья.
— Безусловно. Я ведь очень старалась, чтобы у нас была хорошая семья. Один вопрос — какой ценой?
— Какой?
Неосознанное сопротивление — вот что мешает людям понимать друг друга. Мать отодвинулась от Лены.
— Ты слишком его любила, чтобы меня понять.
— Как случилось, что отец утонул? Вы были вместе? Или… может, ты специально? Ты его убила? — Лена расширенными глазами смотрела на мать.
— Да-а, вот что значит новая специальность. — Светлана Петровна впервые с начала этого разговора посмотрела на Лену с иронией. — Впрочем, мне тоже в молодости казалось, что все люди вокруг меня имеют заболевания желудочно-кишечного тракта. — Она помолчала. — Говоришь, как случилось? Очень просто случилось. Несмотря на то что по уму твой отец был большой и безответственный ребенок, выглядел он благодаря моим усилиям как вполне респектабельный мужчина. Как же! Сравнительно молодой профессор, всегда чисто выбрит, хорошо одет и пахнет хорошим одеколоном. — Светлана Петровна не могла сдержать горького смешка. — Девки висели на нем, как гроздья винограда свисают на юге с крыш беседок. Я одно время даже разрешала ему проводить консультации у нас в квартире, не помнишь?
— Помню. — Лена действительно помнила это время. В квартиру набивалось до двадцати человек. Как она тогда гордилась отцом. И девушек всегда больше, чем парней. Но и парни тоже приходили к ним домой…
— Мне тоже было вначале даже любопытно наблюдать, как он, в общем-то, круглый ноль во всем, кроме раз навсегда затверженных лекций, пользуется успехом у студентов. — Мать вздохнула. — Особенно у девушек. Но когда они еще стали воровать из нашего дома мои флаконы с французскими духами, я их всех погнала к чертям собачьим. Такая вот случилась у нас маленькая война в масштабах нашего провинциального педагогического института.
— Университета… — поправила Лена.
— Суть от этого не меняется. Бездарный педагог, бездарные студенты.
— Ты его ненавидела, — скорее утверждая, чем спрашивая, с горечью сказала Лена.
— Я его презирала. На выходе любой идеи должен быть продукт. Духовный или материальный. А продукта не было. Было бессмысленное хлопанье крыльями. Были фантазии, было море несуразных идей. Пока, наконец, я не сказала, что мне это надоело.
— Когда? Ты хотела с ним разойтись?
— Да. Сто раз. Последний раз, когда ты была примерно курсе на третьем.
— Почему же ты не разошлась?
Светлана Петровна пожала плечами.
— Потому что я — разумный человек. Мне этот развод ничего бы не дал. Я так устала от жизни с твоим отцом, что больше не хотела бы выходить замуж. Ты бы меня осудила. Я бы осталась одна. И тебе действительно было бы плохо, ведь ты не смогла бы меня понять. И я терпела. Наградой мне было то, что все вокруг нас считали замечательной парой. Но между нами, мне последние годы уже было невыносимо везти этот воз. Правда. Когда ты уехала в Москву, забот у меня стало немного меньше. Зато я очень скучала о тебе… Мне даже, по совести, не с кем было поговорить…
Лене стало стыдно. Какая же она эгоистка. Она себе жила и ничего не замечала. Ей так было хорошо, что все всегда решала мама… Она даже задуматься ни о чем не хотела.
— Ты мне все-таки расскажешь, как отец утонул? — У Лены неожиданно пропал весь запал. Наверное, действительно она дура, что прибежала в больницу. Можно было оставить расспросы до вечера.
— О, пожалуйста. — Мать запрокинула голову, закрыла глаза, и на лице ее появилась какая-то непонятная Лене, даже злорадная улыбка. — Меня там не было, но я это будто вижу. Мне рассказал следователь. — Мать выпрямилась и стала говорить твердым голосом, будто отдавая распоряжения по работе: — Как ты знаешь, отец умер летом. Был конец сессии, пересдача экзаменов. Какая-то его очередная подруга, обрадовавшись, что отец поставил ей заурядный трояк на экзамене, приглашает его к себе на
