можно было встретить, но в то время, когда мы путешествовали, по случаю войны, лес был полон индейских разведчиков различных диких племен. Как раз в тех местах, где мы меньше всего рассчитывали встретить их, они попадались нам навстречу. До сих пор у меня остался в памяти один день, когда мы вдруг, совершенно неожиданно, на заре увидели перед собой пять или шесть татуированных чертей, размахивавших топорами.
Положим, что встреча с ними кончилась благополучно, как большинство подобных встреч, но только благодаря тому, что Чу пользовался известностью и большой симпатией среди многих индейских племен. Он действительно был чрезвычайно любезный человек и очень приятный собеседник и в своем обращении был необыкновенно прост и сердечен, и несмотря на то, что индейцы его очень любили, мы много раз подвергались опасности быть убитыми татуированными чертями.
Чтобы индейцы относились к нам более милостиво, мы при каждой встрече с ними должны были выкатывать наш бочонок с ромом и угощать их, и только таким образом нам удавалось благополучно отделаться от них и спасти наши скальпы. Ром они называли «scaura», и наш «scaura» пришелся им удивительно по вкусу.
Однажды они, выпив большое количество рома, не удовольствовались этим и вздумали гнаться за нами, чтобы отнять у нас весь наш запас. К счастью, они все-таки были настолько пьяны, что не в силах были поспеть за нами, иначе, я уверен, мне никогда бы не удалось написать эти мемуары.
Как раз в то время, когда нам грозила опасность попасть в руки французов или англичан, в самый критический момент нашего путешествия нас постигла снова неудача: молодой индеец, наш проводник, внезапно заболел и в несколько часов умер. Судя по признакам его болезни, он умер от отравы. Мы таким образом лишились нашего проводника, переводчика и лоцмана, так как он соединял в себе одном все эти три должности. Своей смертью Чу поверг нас в полное отчаяние, и мы положительно не знали, как нам быть.
В то время как молодой индеец путешествовал с нами, он много раз читал нам лекции по географии Америки; он, по-видимому, очень гордился своими познаниями по географии. Баллантрэ обыкновенно прислушивался к тому, что он говорил, я же по большей части пропускал эти лекции мимо ушей, так как мне они казались скучными. Поэтому, несмотря на то, что я знал, что мы находимся в области, где живут адирондакские индейцы, и что мы, по словам Чу, были уже не очень далеко от цели нашего путешествия, я решительно не знал, куда и в какую сторону нам ехать или идти. Баллантрэ, вопреки моим ожиданиям, знал столько же, сколько и я; очевидно, он забыл о том, что он слышал от Чу, и помнил только, что нам надо ехать сначала по одной реке, затем перейти перешеек и ехать по другой, а впоследствии еще и по третьей.
Но так как в гористых местностях обыкновенно множество рек, то естественно, что трудно разобраться в них и узнать, по какой именно из них нужно ехать. Где было нам, знатным джентльменам, никогда не бывавшим в этой дикой стране, знать, как нам выбраться из дремучих лесов, в которые мы попали? Мы положительно теряли голову.
Еще другое обстоятельство приводило нас также в отчаяние: мы совершенно не умели управлять индейской пирогой и порою, не будучи в силах двинуться дальше вперед, просиживали по получасу в челноке, не говоря ни слова, сложив руки и с грустным видом глядя в пространство. Если бы в это время к нам подъехал только один индеец, то он смело мог сделать с нами все, что ему угодно; он одним своим появлением до такой степени напугал бы нас, что мы не в силах были бы с ним бороться, тем более, что мы не могли бы даже объясниться с ним, так как ни одного индейского слова не знали.
Не мудрено, что, очутившись в таком критическом положении, Баллантрэ пришел в самое скверное расположение духа и, как он делал в таких случаях, начал ругаться самыми неприличными словами, которым он, так же, как и дурным манерам, научился на корабле пиратов. С ним положительно сладу не было, и я не знал, как мне унять его.
На третий день нашего путешествия без Чу мы, перебираясь через гористый перешеек, уронили челнок, который мы несли на плечах, и он разбился. Перешеек находился между двумя озерами довольно больших размеров, а озера были окружены непроходимыми лесами. Кроме того, по краям озер были болота, в которых легко было увязнуть, а так как у нас лодки больше не было и мы переехать через озеро не могли, то нам ничего другого не оставалось, как идти вокруг озера пешком, понятно, только избегая топких мест.
Мы с Баллантрэ засунули за пояс пистолеты, взяли в руки топоры, связали в пакеты самые драгоценные вещи и, захватив столько съестных припасов, сколько оказалось возможным взять с собой, отправились в дальнейший путь. Наше железное оружие мы бросили в озеро и не взяли с собой, так как оно своей тяжестью могло служить нам только помехой.
Мне кажется, что подвиги Геркулеса, о которых так много говорится у Гомера, были пустячным делом в сравнении с той задачей, которую нам предстояло исполнить.
Местами лес был до такой степени густой, что мы, чтобы пробраться через него, должны были прорубать себе дорогу, местами же почва была страшно болотистая, и надо было смотреть в оба, чтобы не провалиться. Я один раз чуть-чуть не провалился в болото: перескочив через лежавшее на земле бревно, я вдруг очутился по колена в воде; тогда я ухватился за пень, показавшийся мне необыкновенно крепким, но как только я ухватился за него, он словно лист бумаги выскользнув у меня из рук и провалился сквозь землю, до такой степени почва была пропитана водой.
Спотыкаясь, ежеминутно падая на колени и прорубая себе путь сквозь густую чащу леса, мы шли все дальше и дальше вперед, в то время, как колючие иглы и ветви царапали нам лицо и разрывали наши платья. И, несмотря на такой ужасный труд, мы продвигались вперед очень медленно: мы делали мили две в день, не больше.
Крайне неприятно было еще то, что мы никак не могли разобрать, где мы находимся, так как не было никакой возможности разглядеть местность, и мы двигались вперед, сами не зная куда.
Когда мы незадолго до заката солнца очутились на открытом месте, по которому протекала река, и которое со всех сторон было окружено высокими горами, Баллантрэ швырнул свой пакет на землю и сказал:
— Я не желаю идти дальше.
После этого он попросил меня развести костер и начал ругаться такими кучерскими словами, что мне противно было слушать.
Я попросил его забыть о том, что он некоторое время был пиратом, и вспомнить, что он когда-то был джентльменом.
— Что это ты, обалдел, что ли, что вздумал меня учить? — закричал он. — Прошу тебя не спорить со мной. — Затем он сжал кулак и, погрозив им по направлению к горам и холмам, снова закричал: — Разве я могу относиться равнодушно к тому, что мне придется погибнуть здесь, в этой отвратительной дикой стране! Не лучше ли было бы, если бы меня убили на поле битвы, тогда я умер бы как джентльмен. А теперь!..
И при этом он кричал, стонал, кусал себе пальцы и каким-то диким взглядом смотрел на землю.
В эту минуту он наводил на меня ужас. На мой взгляд, подобное поведение со стороны солдата и джентльмена заслуживало порицания, в особенности солдата, так как последний должен относиться к мысли о смерти спокойно.
Но я не счел нужным отвечать ему, и так как вечер был довольно свежий и мне стало холодно, то я поспешил развести костер.
Я должен сказать, что находиться в пустынном месте и сознавать, что каждую минуту можно быть настигнутым дикарями, крайне невесело. Я сам находился в самом скверном расположении духа и от нечего делать принялся грызть зерно кукурузы.
В то время, как я молча грыз зерно, Баллантрэ взглянул на меня и спросил:
— У тебя есть брат?
— Слава Богу, у меня их пять человек, — ответил я.
— У меня только один, — сказал он каким-то странным голосом и затем быстро добавил: — и он заплатит мне за все, за все, что я терплю.
Я спросил его, почему брат должен расплачиваться за то, в чем он вовсе не виноват?
— Как не виноват! — закричал Баллантрэ. — Он сидит дома, носит мое имя, занимает то положение,
