путешествовать в такой коробке, я от души пожалел бы их. Им пришлось бы ехать в темноте (в ящике не было ничего похожего на окошко), их бы трясло всю дорогу, как мы трясем банку, наполненную лекарством, потому что экипаж не только казался до крайности неуклюж на вид, но еще был плохо уравновешен на одной оси и сильно качался. Вообще, если в моей голове и промелькнула мысль, что фургон мог служить каретой, я сейчас же разуверял себя в том; тем не менее, мне очень хотелось узнать, что заключается в нем и откуда он едет. На колесах и на лошадях виднелось множество брызг дорожной грязи различных цветов, так что можно было подумать, что странный экипаж приехал издалека и пересек различные области страны. Кучер постоянно и безуспешно хлопал бичом. По-видимому, был сделан длинный переезд, очень вероятно продолжавшийся целую ночь, и теперь, в этот ранний утренний час (стрелка моих часов перешла немного за восемь), кучер чувствовал, что он запоздал. Я поискал имя владельца на дышле и вздрогнул, прочитав: «Берчель Фенн». Счастье улыбалось беззаботному человеку.
— Дождливое утро, братец! — сказал я.
Кучер, на вид глуповатый малый с неуклюжей головой и лицом, напоминающим репу, вместо ответа принялся жестоко стегать своих лошадей; однако усталые животные, с трудом передвигавшие ноги, не обратили на это ни малейшего внимания, и я без труда мог продолжать идти рядом с фурой, украдкой посмеиваясь над бесплодными стараниями возницы и в то же время чувствуя громадное желание узнать, зачем он старается уехать от меня. Во мне не было ничего такого страшного, что заставляло бы людей бежать от меня, а как человек с нечистой совестью, я чаще чувствовал себя в тревоге, нежели смущал своим приближением других. Наконец кучер перестал размахивать бичом и с видом побежденного человека, отложил его в сторону.
— Вам хотелось уехать от меня? — заметил я. — Ну уж это совсем не по-английски.
— Простите, я не желал вас обидеть, — проговорил кучер, приподнимая свою шляпу.
— Да я и не обиделся! — вскрикнул я. — Мне очень хотелось побалагурить и поболтать с вами.
Кучер пробормотал, что ему не до веселья.
— Тогда я попробую что-нибудь иное, — сказал я. — О, я могу быть «всем для всех», как апостол. Смею сказать, что мне приходилось путешествовать с людьми еще более тяжелыми, нежели вы, и я всегда умел поладить с ними. Вы домой?
— Да, я еду домой, — ответил он.
— Это мне очень приятно, — проговорил я. — Пожалуй, нам придется долгое время пробыть вместе; мы с вами попутчики. А вот что мне пришло в голову: не подвезете ли вы меня? На козлах у вас есть еще для меня местечко.
Кучер внезапно ударил лошадей и опередил меня ярда на два, однако, сделав несколько скачков, лошади остановились. Кучер погрозил мне бичом.
— Не делайте этого! — проговорил он. — Со мною так не поступают.
— Как не поступают? Я попросил у вас позволения сесть на козлы, но у меня и в мыслях не было насильно вскочить рядом с вами, — произнес я.
— Ладно, мне поручена фура и лошади, — сказал кучер. — Я не имею дел с бродягами.
— Благодарю вас за трогательное доверие, — заметил я и как бы нечаянно подошел поближе к экипажу. — Здесь пустынное место и того и гляди что-нибудь случится. Но уж, конечно, не с вами! Мне это нравится в вас, нравится ваша осторожность, ваша пастушеская застенчивость. Но почему бы вам не лишить меня возможности быть для вас опасным? Почему бы вам не поместить меня в ваш ящик или как вам будет угодно назвать этот экипаж.
При этом я самым демонстративным образом положил руку на корпус странного фургона.
Уже и раньше кучер выказывал боязливость, но в это мгновение он, казалось, потерял дар речи и только смотрел на меня, как бы охваченный сильнейшим ужасом.
— Почему бы нет? — продолжал я. — Ведь мысль моя недурна. Сидя в ящике, я был бы вполне безвреден для вас, будь я самим чудовищем Уильямсом. Главное — запереть меня на ключ. Дверь, конечно, запирается, она и теперь заперта, — проговорил я, пробуя дверцу. — Да, кстати, скажите, какой товар везете вы? Верно, что-нибудь драгоценное?
Кучер не ответил. Я постучал в дверцу, точно хорошо дрессированный лакей. Спросив: «Дома ли кто- нибудь?», я прислушался. В ящике кто-то чихнул, стараясь подавить первое появление неудержимого пароксизма. Сейчас же послышалось новое чихание. Кучер с проклятием обернулся ко мне и потом с такой яростью ударил лошадей, что у них внезапно явились силы, клячи поскакали галопом, увлекая экипаж.
Когда я услышал чиханье, я отшатнулся, точно подстреленный. В следующую же минуту в голове моей просветлело, и я все понял. Я напал на тайну ремесла Фенна; вот каким способом перевозил он беглых. Он ночью, под видом товара, переправлял их в закрытом фургоне. Со мной рядом был француз, чихнул мой соотечественник, мой товарищ, быть может, мой друг. Я бросился бежать.
— Стой, — кричал я, — стой! Это все хорошо! Стой!
Но кучер только на одно мгновение повернул ко мне свое бледное лицо и тотчас же с удвоенным рвением принялся погонять лошадей; он кричал на них, наклонялся вперед и усиленно работал бичом; лошади скакали, вытягиваясь по земле, звон их копыт о большую дорогу так и раздавался. Экипаж прыгал по колеям, исчезая во мгле дождя и разлетавшихся брызг грязи. Всего минуту тому назад он тащился как хромая корова, теперь же можно было подумать, будто бегуны Аполлона увлекали таинственный ящик на колесах. Чего не сделает напуганный человек.
Мне оставалось последовать примеру кучера: я бежал изо всех сил, чтобы расстояние между мной и экипажем не увеличилось; с тех пор, как я знал, что мои соотечественники так близко от меня, моей главной целью сделалось старание не отстать от фуры. Ярдов через сто кучер свернул в сторону на проселочную дорогу, обсаженную безлиственными деревьями; экипаж скрылся из виду; когда я снова увидал его, то заметил, что благодаря стараниям возницы расстояние между мной и фургоном сильно увеличилось, но всякая опасность потерять его след пропала — лошади еле плелись. Убедившись, что кучеру не удастся уехать от меня, я пошел медленнее.
Дорога сделала поворот под прямым углом, и я увидел калитку и начало усыпанного гравием склона; вскоре передо мной показался красный кирпичный дом, выстроенный лет семьдесят тому назад в красивом архитектурном стиле. Его фасад со множеством окон выходил на зеленую площадку и в сад. Дальше я заметил различные хозяйственные строения и верхушки стогов; я понял, что эта барская усадьба в настоящее время превратилась в жилище арендатора-фермера, который мало заботился о ее внешнем виде и о комфорте. Повсюду виднелись следы небрежности: кусты цветущих растений разрослись и перевесились через терновые бордюры, лужки имели неухоженный вид; во многих окнах дома не хватало стекол, и они были безобразно заклеены бумагой. Чаща деревьев, по большей части молодых, окружала усадьбу, скрывая ее от нескромных взглядов соседей. Когда я увидел дом Фенна в это печальное зимнее утро, дождь лил потоками, а поднявшийся ветер налетал порывами и выл, проносясь над старыми трубами. Экипаж уже стоял перед входной дверью, и кучер о чем-то с жаром рассуждал с мистером Берчелем Фенном. Фенн смотрел на своего слугу, заложив руки за спину. Это был человек с неуклюжим, толстым телом, с отвислыми, как у теленка, губами и лицом красным, точно осенняя луна; его костюм — жокейская фуражка, синяя блуза и сапоги с отворотами — придавал ему сходство с солидным фермером-арендатором.
Фенн и кучер, несмотря на мое приближение, продолжали разговаривать, но, наконец, умолкли, выпучив на меня глаза. Я снял шляпу.
— Я имею удовольствие говорить с мистером Берчелем Фенном? — спросил я.
— Точно так, — ответил Фенн и в ответ на мой поклон снял фуражку. Однако его движение было медленно, а взгляд рассеян, как это бывает с людьми, занятыми какими-либо мыслями.
— А вы кто? — спросил он.
— Я вам скажу это со временем, — сказал я. — Теперь же вам достаточно знать, что я пришел по делу.
Фенн, по-видимому, очень усердно пережевывал мои слова — рот его полуоткрылся, маленькие глазки ни на минуту не отрывались от моего лица.
— Простите, сэр, если я напомню вам, что стоит дьявольски сырое утро, — заметил я, — и что уголок подле камина и, если возможно, стакан чего-либо горячего крайне необходим сегодня.
И действительно, дождь превратился в страшный ливень, водосточные трубы дома Фенна положительно ревели; пронзительный непрерывный треск переполнял воздух. Тупость орошенного дождем
