здесь пропасть хлопот, что еще большое количество дел должны мы покончить в моей конторе в Гольборне. Передайте ему все это, — продолжал Ромэн, открывая дверь. — Займитесь-ка мистером Поулем и послушайте, что он скажет. Состряпав же это дело, возвращайтесь сюда, да поскорее.
Как только Роулей ушел, Ромэн взял щепотку табака, взглянул на меня немного поприветливее и сказал:
— Счастливы вы, сэр, что ваше лицо служит для вас таким хорошим рекомендательным письмом. Подумайте: я, жесткий, черствый, старый практик, берусь за ваше неприятное, отчаянное дело; этот мальчик, сын фермера, оказывается настолько умным, что принимает подкуп и, как честный малый, приходит объявить вам о том, как он поступил… и все это благодаря вашей наружности. Воображаю, какое впечатление произвела бы она на судей!
— И как при взгляде на меня опечалился бы палач, сэр? — спросил я.
— Absit omen! — благочестиво произнес Ромэн.
В эту секунду я услышал звук, от которого мое сердце сжалось: кто-то тихонько пробовал повернуть дверную ручку; раньше я не уловил шума шагов. С тех пор, как Роулей ушел, в нашем крыле дома стояла тишина; я и адвокат имели полное право предполагать, что мы совершенно одни; было очевидно что новопришедший, кто бы он ни был, явился к моей комнате с каким-то тайным, может быть, даже враждебным намерением.
— Кто там? — спросил Ромэн.
— Только я, сэр, — ответил слащавый голос Даусона, — я от виконта: он очень желает поговорить с вами по делу.
— Скажите ему, Даусон, что я скоро приду, — проговорил адвокат, — сейчас я занят.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Даусон, и мы услышали, как его шаги удалялись по коридору.
— Да, — произнес Ромэн очень тихим голосом и с видом внимательно прислушивающегося человека, — с ним есть еще кто-то, я не могу ошибиться.
— Мне кажется, вы правы, — подтвердил я, — и вот что беспокоит меня: я не уверен, что второй из бывших здесь ушел. Когда шаги приблизились к верхней площадке лестницы, стало ясно, что идет всего один человек.
— Блокада? — спросил адвокат.
— Осада en régie, — заметил я.
— Отойдем подальше от двери, — сказал Ромэн, — и снова рассмотрим ваше проклятое положение. Без сомнения, Ален был подле комнаты. Он надеялся войти и посмотреть на вас как бы случайно. Это ему не удалось, и он сам стал настороже или в виде часового поставил Даусона. Как вам кажется, которое из двух предположений вернее?
— Конечно, он сам поджидает меня, — сказал я. — Но зачем? Он же не может думать остаться здесь на всю ночь.
— Если бы было возможно не обращать на это внимания! Но вот в чем состоит проклятие вашего положения — нам ни в чем невозможно действовать открыто. Я должен увезти вас из дома тайно, точно запрещенный товар, а как сделать это, когда подле вашей двери стоит часовой?
— Волнением делу не поможешь, — заметил я.
— Не поможешь, — согласился адвокат. — А если подумать, так довольно странно, что я говорил о вашей наружности как раз в то время, когда виконт Ален явился сюда, чтобы посмотреть на ваше лицо. Если вы помните, я говорил, что ваши черты могут значить больше всякого рекомендательного письма. Произвели бы они на мистера Алена то же действие, как и на всех остальных? Что подумал бы он, взглянув на вас?
Мистер Ромэн сидел на стуле подле окна, обернувшись спиной к окнам; я уже стоял на коленях на ковре перед камином, машинально начав собирать разбросанные деньги; вдруг чей-то медоточивый голос произнес:
— Он испытывает удовольствие, мистер Ромэн, и просит присоединить его к числу тех поклонников мистера Анна, о которых вы говорили.
ГЛАВА XIX
Дьявол в Амершеме
Никогда люди не вскакивали со своих мест поспешнее, нежели мы с адвокатом в эту минуту. Мы закрыли на засов главные ворота цитадели, но, к несчастью, забыли о калитке для вылазок, то есть о двери в ванную комнату; оттуда-то и зазвучали вражеские трубы, и вся наша оборона оказалась опрокинутой. Однако я успел прошептать на ухо Ромэну:
— Вот вам картина!
Адвокат же только взглянул на меня почти умоляющим взглядом, как бы говоря: лежачего не бьют. Я тотчас перевел глаза на врага.
Он вошел в очень высокой, отлично вычищенной шляпе с узкими, загнутыми кверху полями. Его завитые волосы лежали большими прядями, точно у итальянского шарлатана, — непростительная прическа! Одет он был в толстое байковое пальто с пелеринками, какие носят сторожа, но подбитое дорогим мехом. Виконт не застегивал его, чтобы показать свое тонкое белье, множество драгоценных брелков на часовой цепочке, булавки и запонки. Я заметил, что у него ноги и щиколотки безупречной формы. Не стану отрицать, что между нами существовало сходство; столько не имеющих между собою ничего общего людей говорило об этом, что я не могу заподозрить их в соглашении. Однако лично я нашел, что мы очень мало походим друг на друга. Конечно, многие назвали бы Алена красивым человеком: все в нем — манера держаться, профиль, самоуверенные движения — носило характер бьющей в глаза картинности; я мог представить себе его, наряженного в фантастический костюм, на скачках, мог вообразить себе, как он, гуляя по Пиккадилли, нахально смотрит на женщин, как на него самого с восторгом оборачиваются угольщицы. В эту минуту лицо Алена ясно показывало, в каком он душевном состоянии. Виконт был смертельно бледен; его рот раздвигала усмешка, которую можно было бы назвать гримасой злобной и сухой. Злоба его испугала меня, но в то же время придала бодрости и желания сопротивляться. Ален окинул взглядом мою фигуру с ног до головы, затем поклонился мне и снял шляпу.
— Полагаю, вы мой двоюродный брат? — спросил он.
— Имею эту честь, — ответил я.
— Мне честь, — проговорил он, и его голос дрогнул.
— Кажется, я должен сказать вам: добро пожаловать? — продолжал я.
— Почему? — спросил Ален. — Не стану вам и говорить, сколько времени прожил я в этом бедном доме. Поэтому вам совершенно незачем принимать на себя обязанности хозяина и все труды, которые они влекут за собой. Поверьте, роль хозяина скорее прилична мне, а потому я должен сказать вам несколько приветственных слов: с приятным удивлением я вижу вас в платье джентльмена и замечаю (он взглянул на разбросанные банковские билеты), что вам уже предоставлены необходимые средства, притом с такой щедростью.
Я поклонился с улыбкой, вероятно, не менее отвратительной, чем улыбка виконта.
— Средства необходимы многим, — сказал я. — Милосердию предоставляется большой выбор. Один выбивается из нужды, другой, такой же бедный, и, быть может, увязший в долгах, остается не при чем.
— Злобность очень непривлекательная черта характера, — заметил виконт.
— А зависть? — сказал я в ответ.
Вероятно, Ален почувствовал, что в этом словесном поединке перевес не на его стороне; может также статься, что он потерял самообладание; в течение всего разговора со мной он сдерживал себя, точно зверя, укрощаемого раскаленным железом. Во всяком случае, он вдруг перестал обращаться ко мне и дерзко сказал адвокату:
— Мистер Ромэн, с каких пор стали вы распоряжаться в этом доме?
— Я, кажется, не отдавал тут никаких приказаний, — возразил Ромэн, — во всяком случае, не вмешивался ни во что выходящее из круга моей деятельности.
