моих ног лежал воздухоплаватель, раскинув ноги и руки, точно чудовищно большая марионетка. Через него наклонялся Шипшэнкс и смотрел вверх с веселой, одобрительной улыбкой.
— Вот ведь дело-то какое вышло, — объяснил Дэльмгой со вздохом. — Этот Шипшэнкс невозможен… Он не переносит виски… Мы решили, что будет весело выбросить балласт. Байфильд вышел из себя. Одним я горжусь: меня легко заставить опомниться. Шипшэнкс же не унимался и продолжал выбрасывать мешки с песком. Байфильд кинулся на него. Но было поздно… Шар все поднимался, становилось трудно дышать… Байфильду сделалось дурно. Шипшэнкс решил, что необходимо позвонить, позвать на помощь, схватил шнурок, дернул и оборвал его… Теперь «Лунарди» не может опуститься, черт возьми.
Я взглянул вверх. «Лунарди» преобразился. Его покрывал налет инея, блестевший как серебро. Все веревки и канаты были также словно облачены серебряным покровом или слоем жидкой ртути. Посреди этой блестящей клетки висел шнурок от клапана, на такой высоте, что его положительно нельзя было бы достать. Читатель, вероятно, простит меня, что я только вкратце упомяну о двух-трех минутах, которые и теперь во время кошмара мерещатся мне. Я качался над бездной тьмы, сжимая обледенелые веревки, я лез вверх и чувствовал, что каждую минуту могу соскользнуть в бездонную пропасть. Мне кажется, страшная боль в голове и невозможность свободно дышать побудили меня отважиться на эту попытку, вроде того, как зубная боль заставляет человека обратиться к дантисту. Я связал шнурок и спустился в корзину, затем открыл клапан, а свободной рукой вытер холодный пот, проступивший у меня на лбу.
Минуты через две у меня стало не так сильно шуметь в ушах. Дэльмгой наклонился над воздухоплавателем, из носа которого шла кровь. Байфильд стал дышать сильнее. Шипшэнкс спокойно задремал. Я не закрывал клапана, пока мы не погрузились в полосу тумана; без сомнения, «Лунарди» вышел из нее очень недавно; на это указывала изморозь, которая превратилась в сырость, осевшая на шар и его снасти. Наконец, мы, не поднимаясь выше, очутились в чистой, прозрачной атмосфере. Луна освещала бездну под нами, кое-где блеснула вода, потом эта картина снова исчезла. Теперь перед нами то вспыхивали, то потухали огоньки, я все чаще и чаще видел дым над фабричными трубами. Посмотрев на компас, я понял, что мы идем к югу, но над каким местом были мы? Я спросил мнение Дэльмгоя, он сказал, что шар над Глазго. Байфильд продолжал храпеть.
Я вынул часы, которые забыл завести; они остановились, показывая двадцать минут пятого, следовательно, утро приближалось. С минуты поднятия шара прошло восемнадцать часов, а Байфильд одно время полагал, что мы делали по тридцать миль в час! Пятьсот миль с лишком… Впереди блеснула серебристая черта; во мраке вырисовывалась светлая лента с резко очерченными краями. Море! Минуты через две я услышал прибрежный рокот… Пятьсот миль… Я стал снова рассчитывать, и мою душу наполнило восхитительное чувство успокоения. «Лунарди» высоко плыл над тенистыми гребнями прибрежных волн. Я поднял Дэльмгоя, сказав ему:
— Море!
— Да, похоже. Но какое?
— Английский Канал.
— Да? Вы думаете?
— Что? — крикнул проснувшийся Байфильд и поднялся с изумлением.
— Английский Канал! [23]
— Дудки! — сказал он также поспешно. — Который час?
Я ответил ему, что мои часы остановились. С его хронометром случилось то же самое. Дэльмгой часов не носил, мы обыскали все еще бессильно лежавшего Шипшэнкса. Стрелки его часов показывали без десяти минут четыре. Байфильд взглянул на циферблат и щелчком выразил свое отвращение.
— Прекрасно! — произнес он. — Однако я обязан поблагодарить вас, Дьюси, мы могли совсем погибнуть… Голова у меня трещит.
— Подумайте! — сказал Дэльмгой. — Франция! Это уже не шутки.
— Итак, вы теперь убеждены в том, что пора перестать шутить?
Байфильд стоял, держась за веревку, и всматривался в темноту. Я был подле него, и мое убеждение все крепло. Мне казалось, что проходят целые часы, между тем заря все еще не загоралась. Наконец Байфильд повернулся ко мне.
— На юге от нас я вижу береговую линию. Это Бристольский канал, а шар опускается; нужно выбросить часть балласта, если только эти дураки не выкинули весь песок.
Я нашел два мешка и опустошил их. Берег был совсем близко, но «Лунарди» перелетел через гряду скал, поднявшись на несколько сотен футов. Внизу бушевало море; мы только на одно мгновение взглянули на его валы, походившие на серое, страдающее лицо. Вдруг, к нашему величайшему отчаянию, шар коснулся поверхности склона черной горы. «Держитесь!» — крикнул Байфильд. Едва я успел схватиться покрепче за корзину, как она ударилась о землю, и мы все упали друг на друга. Бац! Толчок, который тряхнул нас как горошины в пузыре. Я поднял ноги кверху и ждал третьего удара, но напрасно: корзина закружилась и, медленно покачиваясь, пришла в равновесие. Мы поднялись, выбросили за борт пледы, пальто, инструменты и поднялись еще. Хребет высокой горы, бывшей нашим камнем преткновения, ушел вниз, пропал. Мы плыли вперед в бесформенную тень.
Насколько мы могли видеть, нигде не замечалось жилья. Нигде не блестело ни одного огонька, к несчастью, и луна зашла. С добрый час мы плыли среди хаоса, под звук хриплых жалоб Шипшэнкса, говорившего, что у него сломан шейный позвонок. Вот Дэльмгой протянул руку к небу. Кругом «Лунарди» и под ним стоял полный мрак, но далеко-далеко наверху мерцал свет. Он все разливался, спускался, наконец тронул вершины отдаленных гор, и они внезапно загорелись ярким пурпуром. «Приготовьте якорь!» — крикнул Байфильд, схватил шнурок и открыл клапан. Бесформенная земля понеслась нам навстречу. Мы падали через полосу света, но лучи солнца еще не достигли земли. Она, окутавшись во мглу, надвигалась на нас, точно неведомое чудовище, спрятанное под покровом. Лес и кусты стояли на поверхности как щетина. Там в чаще блестела печальная река. С деревьев поднялась целая стая цапель и с криком пролетела под нами. «Ну, это не годится, — заметил Байфильд и закрыл клапан. — Нам нужно выбраться из леса». Недалеко впереди речка вливалась в залив, полный кораблей, стоявших на якорях. Берега залива окаймляли горы, в западной части этой подковообразной цепи поднимался серый город, расположенный террасами, точно места в амфитеатре; из его больших фабричных труб шел дым и несся к светлому небу. Террасы города загибались к югу, оканчиваясь круглым замком. Далеко в открытом море стоял бриг под белым парусом.
Мы на высоте сотни футов плыли к городу и тащили спущенный якорь точно рыбу, попавшую на крючок. Народ смотрел на нас с палуб кораблей. Экипаж одного из них спустил шлюпку, чтобы она следила за нами, но когда лодка очутилась в воде, мы уже улетели вперед на полмили. Что делать? Миновать ли город? По приказанию Байфильда мы сняли наши пальто и стояли, приготовившись выпрыгнуть из корзинки по его знаку. Переменившийся ветер нес нас к предместьям города и к гавани.
Мы спустились на несколько футов: в одно мгновение якорь упал на землю и, бороздя почву маленького огорода как плуг, двигался по нему, вырывая с корнем смородиновые кусты. Вот он высвободился из-под земли и зацепился за деревянный сарайчик. Нас сильно толкнуло. Я услышал страшный шум и, нагнувшись, увидел, что сарайчик упал, как падают карточные домики. Из-под развалин выскочила пара обезумевших свиней и понеслась через садовые грядки.
Наш канат тянулся через верх высокой каменной стены, и рвавшийся вверх «Лунарди» походил на прелестный цветок, покачивавшийся на очень тонком стебле над посыпанным гравием двором. Среди этого двора, окаменев от изумления, стояла толпа солдат в красных мундирах и смотрела на нас. Мне кажется, что первый же взгляд на эту ненавистную мне форму заставил мой нож перерезать якорную веревку. В две минуты дело было окончено и наш аэростат поднялся. Однако лица этих людей до сих пор стоят передо мною, точно изображенные на барельефе. Я так и вижу их круглые глаза, широко открытые рты, все черты этих детских, просто деревенских физиономий, рекрутов, выстроившихся перед сержантом. Сержант горизонтально держал трость. Он тоже взглянул на нас, и я ясно рассмотрел его чисто ирландские черты. Байфильд страшно бранился. Когда он на мгновение замолчал, я сказал ему:
— Мистер Байфильд, вы открыли не тот клапан. Нас несет к морю. В качестве хозяина шара я прошу вас опуститься на благоразумное расстояние от того брига. Вы видите, он обстенивает паруса, а это доказывает, что с судна за нами наблюдают и даже готовятся спустить для нас лодку.
Байфильд принял к сведению мои замечания и исполнил мое желание, хотя и не без ропота. Точно
