Наставительно направив на меня палец, леший произнёс:
— Леший — пока древо в силе, леший всегда, во всё время древа. Древо живёт, а леший один, вне времени.
— Ага, вездесущ, получается. Ну, совсем как Бог.
Кочур нахмурился:
— Не богохульствуй.
Я усмехнулся.
— Странно слышать такие слова от нечистой силы.
— Молодой ты ещё и многого не понимаешь. Ладно, устал я. Иди домой, человече, и не бойся, тебя никто до дома не увидит. Иди, тебя ждут. И, прощай.
Леший прислонил голову к клюке и закрыл глаза.
— Кто меня ждёт, скажи?
Но леший не ответил. Медленно растворяясь, хранитель повернулся к стволу дуба, и вошёл в него. Я сидел и смотрел на древо. Почему оно теряет силу? От чего, от старости? Возможно, ведь ему около восьми веков. Кстати, сам дуб выглядит как-то не так. Листья что ли стали желтее? М-да, дела. Со временем тоже не совсем понятно. Я прожил там, в тринадцатом веке почти десять месяцев, а тут прошел всего день.
С трудом встал и посмотрел на себя. Хм, понятно, почему мне так жарко. Я же весь в зимнем, а тут лето. И это всё это порвано или рассечено, и в крови. В моей крови. Я сунул пальцы в рассечённый рукав, раздвинул кольца и посмотрел на руку. Зажило. Тут же посмотрел на левую ладонь, и тут тоже. На израненные ноги можно и не смотреть.
Маклауд, мля!
Как домой идти? Вид-то у меня убойный, до первого жителя, а там.… Хотя леший обмолвился, что меня не увидят. Ладно, пойду домой. Постоял и подумал — стоит ли бронь тут снимать, или нет? Бросать её и саблю не хотелось, всё-таки память, а в руках нести тоже неохота. Решено — разденусь дома, уж потерплю как-нибудь.
По дороге сильно захотелось свернуть в сторону Заимки — посмотреть на место бывшей отцовой родины и родовой вотчины. Только навалившаяся усталость и дикий голод не дали мне свернуть с пути. Хоть все раны и зажили, но потеряно много крови, и сил просто не было. Требовался отдых и хорошее питание. Отмоюсь, поем, отдохну, и схожу. Завтра.
Как дошел до дома помнил уже смутно. Проходил мимо людей, как мимо пустого места, но мне было уже плевать, увидят меня или нет. Дома еле-еле стащил с себя бронь и одежду, беспорядочно свалив всё в угол комнаты. Через силу заставил себя залезть в душ и помыться.
В зеркале душа увидел заросшее густой седой бородой и покрытое сеткой глубоких морщин лицо. Это что, я? Побрился, зачем мне здесь борода?
Вылез из душа, добрался до кровати и отключился.
Снов не было. Совсем.
Проснулся днём. Сутки, наверно, проспал. Побрёл приготовить поесть. Из продуктов в доме только картошка и макароны. Остальное выгреб с собой в прошлый раз. В магазин схожу потом, на данный момент обойдусь жареной картошкой без хлеба.
Пока ел, смотрел по телевизору новости. В углу экрана увидел время и дату. Чуть не упал со стула. Я спал два дня! Обалдеть. Потом увидел такое…
Через десять минут мчался по лесу. В груди бешено колотилось сердце, а в голове билась одна мысль: «Успеть, только бы успеть». Плевать на хлещущие по лицу ветки, надо успеть. Четыре километра по лесу пролетел как на крыльях.
Лес вдруг кончился.
Поразила открывшаяся картина. Широкая просека начиналась у опушки, где раньше стояло древо. А посередине поляны, большой бульдозер разравнивал возвышенность, на котором стоял дуб. Стоял. Само древо уже раскряжеванное лежало на краю просеки.
Грудь сжало болью и тоской.
Вот значит, почему леший имел такой вид. Он не сказал до свидания, он сказал — прощай. А я не понял. Зачем он привёл меня к древу и возвратил домой? Зачем? Кто меня тут ждёт? Кто? Тут у меня никого не осталось. Бывшая жена меня и не вспоминает, дочь видеть не хочет. Родители погибли, а других родных нет. А там…
Там друзья, с которыми я лил кровь. Я хочу остаться с ними.
— Что же вы наделали, люди?
— Эй, тут находиться нельзя. Эй, ты меня слышишь?
Одетый в желтый жилет и каску рабочий подошёл ко мне.
— Что же вы наделали?
Он посмотрел на то место, где работал бульдозер, и сказал:
— Да, жаль. Такое дерево спилили. Наверно лет пятьсот стояло.
— Больше, больше оно стояло. Что же вы наделали? — Ком в горле разростался.
Рабочий подтолкнул меня к лесу.
— Ты, иди, не мешай. Тут газопровод пойдёт. К вам в посёлок и тянут его.
Я повернулся и побрёл назад. Сердце забивало болью.
Остановился, прислонившись к толстой берёзе. Боль чуть отпустила, как будто дерево забрало часть её.
С удивлением понял, что я вышел на место, где стояла деревня Заимка.
Ничего не осталось, нет даже намёка на то, что тут когда-то была большая деревня. Всё забрал лес. На месте, где стояли когда-то дома, росли молодые сосны. Бывшие огороды густо заросли березняком, а на еле заметной дороге торчали молодые осинки.
Вот так. Ушёл человек из деревни — не стало деревни. Всё забрал, или возвратил себе лес. От этой мысли стало ещё горше.
Что делать? Найти другого лешего и попросить вернуть меня назад, в то время? А вернёт ли?
Долго бродил по лесу. Всё искал другие древа. Тщетно. Найти может можно, если долго искать, но туда ли я попаду?
К посёлку вышел уже вечером. Зашел домой, взял деньги и пошел в магазин.
На столе, среди пустых бутылок, старый будильник, с треснувшим пополам стеклом. Обе стрелки, часовая и минутная смотрели вниз. Не время показывают, а моё состояние.
Водка кончилась, а забыться не смог. Не брала меня она. Половина стакана, и всё. На дне стакана осталась вся моя горькая жизнь.
Перевёл взгляд в окно. А там…
Лица тех, кто остался там, далеко в прошлом. Демьян, Кубин, Борис Велесов, Иван Бравый, Садов и Макар Степанович Лисин, Николай Александрович Ефпатин по прозвищу Коловрат…
Они смотрели на меня, а я на них. Грудь сжимает тоской.
Господи, за что?
В окне отражается лицо Кубина. Он улыбается, показывая вокруг себя.
— Славные предки у нас с тобой, Володя.
— Да, славные. Мои предки, и твои, Власыч.
Улыбается Лада:
— Ты должен вернуться. В свой дом. Тебя ждут.
Я дома. Но кто, кто меня тут ждет? Нет никого. Я один. По-прежнему.
Ефпатин, с рваным шрамом на лице, произносит:
— Дело надо делать по совести. По совести землю защищать.
Ты прав, легендарный герой.
Серьёзное лицо Бориса Велесова:
— Я вой. Мой отец вой и дед, все мои пращуры вои были.
Да, я вой. Всегда им был. Теперь я знаю всех моих предков, и не только до седьмого колена, всех.
Старое, всё в мелких морщинах, лицо бабушки Мяги.
