монотонно заговорил:
— Как будто не лучше было сразу рассказать правду. Вот только сейчас еще он собирался дать тридцать тысяч франков…
— Что было бы куда проще! — буркнул Бассо. — Теперь, наоборот…
— Теперь я со всем покончил раз и навсегда! — договорил за него Джеймс. — Со всем! С этим мерзким существованием! С конторой, с кафе, с моей…
Он чуть не произнес «с моей женой!». Со своей женой, с которой у него не было абсолютно ничего общего. С гостиной на улице Шампионе, где он проводил часы, без разбора читая, что под руку попадется. С Морсангом, где бродил от одних к другим в поисках компаньонов для аперитива.
— Я буду тихим, — проговорил Джеймс.
На каторге! Или в тюрьме! Теперь ему уже не надо было ждать чудес, которые никогда не произойдут!
Тихим в своем собственном углу — будет есть, пить, спать в положенный час, бить булыжник на дорогах или шить нижнее белье!
— В общем, мне дадут лет двадцать?
Бассо посмотрел на него. Вероятно, он едва различал своего друга — слезы застилали глаза, катились по щекам.
— Да замолчи ты! — воскликнул он, сжав пальцы.
— Почему?
Мегрэ высморкался, машинально попытался зажечь пустую трубку.
Казалось, ему еще никогда не приходилось сталкиваться с такой глубиной безнадежного отчаяния. Отчаяния без громких фраз, без сарказма, без позы.
Отчаяние за стаканом перно, после которого даже не наступало опьянение. Джеймс никогда не бывал пьяным.
Теперь комиссар понял, что их заставляло встречаться вечерами на террасе кафе Ройяль.
Потягивали вино, сидя рядом. Лениво обменивались какими-нибудь фразами.
В глубине души Джеймс надеялся, что в один прекрасный день приятель его арестует. Он видел, как у Мегрэ зарождается подозрение. Он подогревал его, следил, как оно нарастает, ждал.
— Перно, старина?
Он называл его на «ты». Он любил его как друга, который избавит его от самого себя.
Когда он проснулся рано утром, поезд стоял против маленького вокзальчика, утопавшего в цветах и отгороженного зеленым барьером.
Госпожа Мегрэ и ее сестра уже беспокойно осматривали все двери.
Все вокруг — вокзал, деревня, дом родителей, ближние холмы, даже само небо — было таким свежим, точно каждый день окатывалось водой.
— Я купила тебе вчера у Кальмара лакированные сабо. Посмотри.
Великолепные желтые сабо, которые Мегрэ принялся мерить, еще не сбросив темный парижский костюм.
Глядя друг на друга, Мегрэ и Бассо услышали, как Джеймс проговорил, потушив сигарету о белый некрашеный стол:
— Беда в том, что нельзя сразу убраться. Процесс… Допросы.. Плачущая или сочувствующая публика. — Инспектор приоткрыл дверь.
— Судебный следователь приехал, — объявил он.
Мегрэ в нерешительности замялся, не зная, что предпринять. Потом подошел, протянул руку.
— Послушайте! Может, вы замолвите за меня словечко? Просто попросите его, чтобы побыстрее кончилось. Я признаю все, что им надо. Лишь бы поскорее упрятали меня.
Потом бросил, чтобы разрядить обстановку:
— Кто будет изумлен, так это гарсон из кафе Ройяль! Вы еще будете там, комиссар?
Три часа спустя комиссар уже катил в купе второго класса в Эльзас; вдоль Марны попадались точно такие же дешевые кабачки с пианолой, стоящей под навесом из досок.
