Отель стоял на улице с замечательным названием Авенида Либертад — прямо из романов Маркеса. Вспоминались какие-то кровавые диктаторы, в тесных плотных мундирах, шитых золотом. Вскоре я начал различать отдельные дома, прохожих, красивых и как будто неуловимо знакомых, а главное — громадные старые деревья. Были они невысокие, но страшно толстые, узловатые, корни выступали из земли чуть не на полметра в высоту. Приглядевшись, я понял, что это баньяны, то есть просто фикусы. Казалось невероятным, что они выросли до такого размера всего за какие-то 300–400 лет.
Дойдя до улицы Тукоман, я повернул налево. Собственно, у меня было одно дело, не срочное, конечно, но оно создавало какую-то видимость цели. Нужно было зайти в турагентство, найти там девушку по имени Хорхелита и забрать у нее билеты на самолет — я собирался на север, в сельву.
В какой-то момент мне встретилась улица такой ширины, что противоположной стороны было почти не видно. Я помнил, что она называется Авенидой 9-го июля, но что произошло 9-го июля — вспомнить не мог. Солнце — после нашей зимы — пекло немилосердно, голова немного кружилась, и в какой-то момент я понял, что уже подчинился ритму города. Идти неторопливо, иногда останавливаться у киосков — они обычно занимали проем в стене, на глубину комнаты, и были до предела набиты всякой всячиной — и покупать бутылочку воды — 'с газом, холодной, спасибо, сеньор'. Номера домов убывали неестественно быстро. Наконец, я сообразил, что с каждого перекрестка начинается новая сотня и что идти осталось три улицы. Приободрившись, я сравнительно быстро дошел до агентства и с облегчением ввалился в кондиционированный холл. Туристы, в основном американские, толпились посредине, громогласно переговаривались, и вообще было довольно шумно.
— Хочу поговорить с Хорхелитой, — как можно небрежнее сказал я по-испански даме за стойкой. Она улыбнулась одобрительно, и попросила меня подождать. Я поблагодарил, может даже излишне горячо, и плюхнулся в кресло.
На стенах висели обычные плакаты, только на испанском. Было забавно узнавать всё те же несложные трюки, переведенные чуть ли не слово в слово. 'Отдых вашей мечты', 'Вы можете позволить себе то', 'Вы заслужили это'… Невольно возникало какое-то разочарование. Мне казалось, что здесь всё должно быть немного по-другому, и реклама должна взывать к более возвышенным чувствам.
Попутно я рассматривал входящих девушек, стараясь угадать Хорхелиту. Когда она, наконец, появилась, не узнать ее было невозможно. Она улыбалась еще от двери, с дальнего конца холла. Черт ее знает, как она меня угадала? Не смотрела же она сквозь глазок, прежде чем войти?
Хорхелита крепко пожала мне руку и принялась подробно рассказывать про маршрут, а я пытался сосредоточиться, вместо того чтобы откровенно любоваться ей. Это было трудно, но я всё же понял, что меня ожидает куча сложностей. Правда, всякий раз, после небольшой драматической паузы, находилось решение. Например, оказалось, что во всей провинции Мисьонес не нашлось места в гостинице. Но это была 'не проблема' — нужно было поехать в Бразилию, буквально через реку, и там, где-то совсем в джунглях, стояла гостиница — 'еще лучше, чем то, что вы хотели, поверьте, сеньор'.
Я вполне верил, а уж слова «Минас-Жейрас» звучали такой музыкой, что я забрал билеты, расписался, где следовало, и поблагодарил мою любезную хозяйку. Она, впрочем, почувствовала, что мне не хочется уходить, и поинтересовалась, чем еще может мне помочь. Я поколебался и решился.
— Скажите, Хорхелита, вы когда-нибудь видели такого зверя — карпинчо?
Хорхелита растерялась и несколько секунд молчала. Потом она ответила, гораздо мягче:
— Да, когда я была маленькой, папа показывал мне карпинчо. Мы каждое лето бывали у дедушки на ранчо, и карпинчо жил там у ручья. Почему вы вдруг спросили?
— Хочу увидеть его, — пояснил я, но, по-моему, ответ прозвучал как отговорка. Хорхелита всё ещё ждала объяснений и смотрела мне в глаза вопросительно.
— В общем-то, просто так. Вдруг взбрело в голову, — ответил я небрежно, и сразу как будто укололо знакомое ощущение: 'Что ты делаешь! Так нельзя! Скажи что-нибудь скорее!'
В глазах у Хорхелиты словно опустилась шторка. Она улыбнулась и заговорила по-прежнему, уверенно и бодро:
— Большое спасибо, сеньор, что обратились в наше агентство! Доброго пути! — и протянула мне руку.
Я задержал ее руку в своей на лишнюю секунду, но понял, что приглашать ее в кафе без толку — наверняка узнаю, что как раз сегодня ее после работы ждет бойфренд.
На улице было так же жарко и шумно, но уже неуловимо начинался вечер. Вскоре краски начали темнеть и наливаться, народ сбросил озабоченность, издалека доносилась музыка. Я нашел столик на улице, заказал кофе и долго сидел, наблюдая за прохожими. Музыка играла с разных сторон, отдаленная, так что приходилось вслушиваться и угадывать, но вставать и идти поближе не хотелось. Какое-то равновесие наступило в душе, и я просто сидел и наслаждался мыслью о том, что вот я сижу в Буэнос- Айресе, в кафе на улице, а значит, мне больше никуда не надо.
Я еще побродил по центральным улицам, поглазел на поразительно красивые здания, потолкался в толпе портеньос (так называют себя местные жители), посмотрел на пару, танцующую танго у входа в Галериас Пасифико, поужинал и отправился в гостиницу, опять перейдя через бескрайнюю Авениду 9-го июля. Обелиск сиял, подсвеченный, на фоне красноватого ночного неба. Всё было настоящим и уже чуть- чуть привычным.
Вернувшись, я поднялся в бар и заказал еще чашечку кофе у бармена. Это был молодой, чуть лысеющий, плотный мужчина. В баре было пусто, и мы разговорились.
Звали его — Гонсало, и он проводил полгода в Буэнос-Айресе, а полгода в Нью-Йорке, водил экскурсии на испанском языке. Я спросил, знает ли он, где можно найти карпинчо.
— Да это проще простого, — отвечал Гонсало. — Поезжай завтра на ярмарку, в Риколетто, там можно купить ремни из карпинчо, бумажники, даже ботинки.
Меня как-то передернуло. Гонсало был человеком явно не сентиментальным, но я постарался как можно мягче объяснить ему, что мне нужен живой карпинчо, а не ботинки из него.
— Как ты думаешь, в сельве его можно увидеть? — спросил я, заказав еще рюмку коньяка.
— Ну, он там, конечно, водится, — отвечал Гонсало не слишком уверенно. — Но кто же может знать заранее, что он увидит в сельве? Знаешь, — он наклонился поближе и понизил голос, — я ведь никогда не был там, в Мисьонесе. Я человек городской. Про Нью-Йорк могу тебе рассказать более или менее всё, а про
