постельная связь с Платоном была необходимым звеном в цепи событий. Она еженощно подтверждала самодостаточность их двоих как боевой единицы. Стимулировала агрессию и непримиримость. Укрепляла решимость идти до конца. Подавляла страх. Концентрировала энергию, не позволяя растрачивать ее на стороне. Гарантировала от дезертирства - теперь ни он, ни она не могли заявить, что умывают руки. Страховала от проникновения к ним третьих лиц. Все было словно спроектировано, и притом наиточнейшим образом. Повернуть назад уже невозможно, и Марго было страшно. Но это уже не имело значения.
Совсем спокойно, почти отстраненно, она задумалась о себе. Как сильно она изменилась за год... совсем другой человек. Год назад такие мысли показались бы ей абсурдом. Тогда она твердо знала, что связь между явлениями может быть только причинно-следственной, все же остальное было метафизикой, то есть чепухой и досужим вымыслом. А теперь она насмотрелась, как работает эта треклятая метафизика... выдергивает людей из жизни, как ржавые гвозди клещами.
Платон наконец покончил с изысканиями в Институте генетики, для облегчения коих сам себе придумал легенду, будто он - журналист, пишущий заказную книжку о Паулсе.
Легион в Институт въехал на белом коне, после аспирантуры, уже на втором году защитив кандидатскую диссертацию. Через два с небольшим года последовала докторская, написанная играючи, без ущерба для плановой научной тематики. Вспоминали о нем с восхищением, вплоть до употребления слова 'гений', с нескрываемой завистью, но без особой симпатии. Его доклады на секторе переносили в конференц-зал, потому что обычная аудитория всех желающих не вмещала. В Институте друзей не имел и вообще на бытовом уровне ни с кем не общался, но по научной тематике готов был разговаривать с любым желающим. Как ни странно, этой возможностью почти не пользовались - говорить с ним о науке было не просто. Бывший аспирант Легиона, ныне ученый с именем, сказал Платону: 'Я его трудов не читал и не читаю. Не люблю себя лишний раз дураком чувствовать'. Относительно того, чем занимался Легион,- проще было сказать, чем он не занимался. Он успел отметиться почти во всех разделах генетики. Но главное его детище - теория клонирования.
Когда Легиону исполнилось тридцать три года, он считался самой яркой и стремительно восходящей звездой российской науки - с этим не спорили даже наиболее угрюмые и замшелые зубры Академии. И вдруг началось необъяснимое и страшное угасание новой звезды.
Сначала он замолчал на ученых советах. Просто сидел и был похож на выключенный компьютер. Печатные работы выходили все реже и сделались посредственными.
Особенно непонятным было то, почему в течение более чем семи лет его не попытались не то что уволить, но даже сместить с должности заведующего лабораторией. Это при том, что все видели, как он превращается в некую биомассу, теряя свойства не только ученого, но и просто мыслящего существа.
3
Малогабаритная квартирка Марго стала менять свой вид. Один компьютер разместился на кухне, другой - в спальне. На стене появился крупномасштабный план Петербурга, где Платон отмечал кнопками с красными головками места самоубийств.
- Не квартира, а партизанский штаб какой-то,- проворчала Марго, и в ее голосе Платону послышалась противоречивая смесь одобрения и неудовольствия.
Красные кнопки на плане разместились неравномерно: чем дальше от северо-восточной части города, тем их было меньше. По мере приближения к Охте они сгущались, образуя севернее Красногвардейской площади сплошное багровое пятно.
Результат был наглядный и бесспорный, но она чувствовала легкое разочарование: покойный Легион жил совсем в другой части города, на Васильевском острове.
Платон выделил на плане района зону площадью около половины квадратного километра, которую следовало считать эпицентром кровавого безобразия, и они решили ее досконально обследовать. Въехав на выделенной им Лолой машине в самый центр 'зоны' - тут точнехонько торчала жилая многоэтажка,- они ступили на опасную местность осторожно, как на минное поле. Им казалось, сам воздух насыщен здесь смертью и за ними наблюдают сотни если не глаз, то электронных следящих устройств. Но вскоре они убедились, что вокруг них - обычный микрорайон, замусоренный и пыльный, живущий обычной жизнью.
На оконтуренной территории оказались два цеха металлообрабатывающего завода и ведущая к ним железнодорожная ветка, автомастерские, склады с колючей проволокой поверх ограды, котлован строящегося здания и несколько десятков жилых домов, в которых, соответственно, обитали десятки тысяч человек.
Нельзя ничего найти, когда не известно, что надо искать. На обратном пути, в машине, Платон со смущенным смешком сознался, что все время поглядывал на крыши в поисках передающей антенны необычного вида. Марго же просматривала на столбах и стенах все объявления, особенно рукописные, в надежде на сведения о сборищах каких-либо сект или религиозных церемониях.
На следующий день она выяснила, что в данном микрорайоне нет не только лабораторий, но и вообще ничего, имеющего отношение к миру науки, даже кооперативных жилых домов научных учреждений.
А на стол к ней легла новая папка с делом очередного самоубийцы: вечером вскрыл себе вены подсобный рабочий в том самом кафе, где Марго и Платон обедали. Какое дикое совпадение...
Вечером Платон ошарашил Марго неожиданным вопросом:
- А если человек не погиб? Если ему помешали, как мне, например,- Платон чуть заметно усмехнулся,- дело все равно попадет к тебе?
- Нет... Вообще никакого дела не будет,- ответила она с удивлением и ошарашенно замолчала.
- Как же можно найти таких людей? - продолжал он рассуждать с полной невозмутимостью.- Кому-то вызовут 'скорую', кто-то попадет в 'травму', кто-то - в реанимацию, а если повезет, можно угодить и в психушку.
Значительная часть нужной им информации нашлась в компьютерах больниц и 'скорой помощи'. Препятствий им никто не чинил - следователь в таких местах фигура столь же привычная, как и медперсонал.
Повозиться пришлось все же изрядно. Многие записи выводили на ложный след. Врачи часто записывали на ходу и далеко не всегда уточняли, каким именно образом пострадавший вскрыл себе вены. Иногда цепочка записей приводила к безуспешной попытке реанимации, и фамилия пациента закономерно обнаруживалась в заголовках папок в кабинете Марго. Окончательный 'урожай' составил девять человек. Все они были живы и, как выяснилось позднее, суицидных попыток повторять не пытались - то есть эта смерть, промахнувшись однажды, не посягала на свою жертву вторично. Марго удалось выяснить, что всех их теперь объединяла общая болезнь - эпилепсия. Необходимо было получить хоть какую-то информацию от неудачливых самоубийц, которых они на своем рабочем жаргоне именовали для краткости 'эпилептиками'.
К сожалению, обоим было понятно, что официального сумасшедшего вызвать на допрос невозможно.
В ожидании результатов усилий начальства Марго решила ознакомиться с прошлым поэта и драматурга Философьева, давнего обитателя 'Скворечника', то есть психлечебницы имени Скворцова- Степанова. Она знала, что после покушений на самоубийство людей в психушках долго не держат, если они, конечно, не заговариваются и не повторяют суицидных опытов. А этот здесь уже больше года значит, за ним нечто интересное в прошлом, и следовало копнуть его послужной список. Позвонив в Союз писателей, она выяснила, что он считается известным поэтом, а вот как драматурга его там не знают. Марго повезло: она сразу же нашла бывшую любовницу поэта, которой он столько попортил крови, что та обрадовалась интересу прокуратуры к его персоне и охотно выкладывала все, что о нем знала.
Он приехал в Петербург - тогда еще Ленинград - из провинции, поступил в Театральный институт, проучился три семестра на театроведческом отделении и был отчислен за академическую неуспешность. Чтобы как-то оправдать свое безделье, начал писать стихи и пьесы. Стихи не печатали, пьесы не ставили. Он, естественно, объяснял это тем, что его произведения противоречат официозной идеологии.
