поросшие курчавым волосом руки. — На что мне в тайге деньги?
— Деньги — всегда деньги.
Корней насупился. Ласкину казалось, что он колеблется; остается сделать небольшое усилие, чтобы уговорить его. Ласкин хотел показать деньги, но помешал шум в сенях. Дверь распахнулась, и Ласкину пришлось вцепиться в лавку, чтобы не свалиться. Раскрыв рот, он смотрел на входящую женщину. Это была Авдотья Ивановна. Она казалась постаревшей и растолстевшей, но все дышало в ней прежней мощью, таким же багровым пламенем сверкали растрепавшиеся со сна рыжие волосы. Однако, вместо того чтобы броситься на Ласкина, она скользнула по нему равнодушным взором:
— Расшумелись, ажно мне в чулан слыхать.
— Повернулась бы на другой бок, мать, — усмехнулся Корней и, кивнув в сторону женщины, пробурчал Ласкину: — Моя хозяйка Гликерия Ивановна, прошу любить. У них в роду все таковы: здоровы как лошади, а спят вполглаза.
— Чаевать станете? — спросила Гликерия.
— Какой чай, мать?! Спать надо. Куда гостя положим?
— Не побрезгуете на сеновале? Вольно там, тепло и дух приятный, — обернулась хозяйка к Ласкину.
Тот все еще не в состоянии был справиться с волнением. Сходство Гликерии с женою Назимова было поразительно. Он не сразу ответил:
— Мне все равно. Могу и на сеновале.
Ласкина проводили на чердак, заваленный сеном. Оставшись один, он вырыл в сене глубокую яму и лег. Хотелось подумать. Нужно было решить вопрос о том, что же делать дальше. Ведь он так и не получил от цыгана ответа на просьбу проводить к границе. Может быть, придется весь завтрашний день потратить на то, чтобы издалека вернуться к этой теме и найти способ уговорить его. А что, если посулы его не соблазнят? Что тогда делать? Бежать? Не зная местности? Глупо. Все глупо. Все, от начала до конца. Какой дурак уверил его в том, что здесь налажены твердые связи?.. Предатель Ван. Проклятый старик. И эта Гликерия! Неужели сестры?.. Что, если сюда явится Авдотья...
Ласкин размышлял, лежа на спине. О том, чтобы заснуть, нечего было и думать. Но вот он приподнялся и, оглядевшись привыкшим к темноте взглядом, потянулся к жердине наката. Не без труда, соразмеряя каждое движение, чтобы не зашуметь, отщипнул щепину и, осторожно раздвинув сено, на котором лежал, стал разгребать землю, покрывавшую подволок. Скоро сквозь доски подволока ему глухо стали слышны голоса. Он искал глазами щель, в которую можно было бы разглядеть, что происходит внизу, но тесины были пригнаны плотно, ни лучика света не пробивалось сквозь них. Ласкин приложил ухо к доске. Ему казалось, что он может теперь различить, кому принадлежит тот или другой голос. Вот говорит Корней:
— ...И скажешь начальнику заставы: отец, мол, просит прислать наряд. Долго этого писателя добром не задержишь. Человек, мол, странный. Из виду упускать нельзя. Понял?
Ответ не был слышен Ласкину. А вот снова голос Корнея:
— Ну, сыпь... А ты, Левка, возьми винчестер и сядь у калитки. На всякий случай.
— Ребенку спать надо, — внушительно проговорила Гликерия. — Пошел бы сам на сеновал да лег там, ежели опасаешься.
— И то дело, — согласился Корней. — Только как бы он чего не подумал.
— Ну и подумает — тебе что? Не пускай — и только. Не впервой небось.
— Ладно, Левка, иди спать.
В горнице все стихло. Ласкин продолжал лежать, прижавшись головой к земляной насыпке, и не сразу услышал, как заскрипела лестница под шагами Корнея. Поспешно отпрянув от пола и сдвинув под собою сено, Ласкин нарочито громко захрапел. Будто давным-давно спал. Скоро изнутри чердака стукнула задвижка.
Корней улегся, пошуршав сеном, поближе к двери. Сквозь свой деланный храп Ласкин услышал мерное посапывание хозяина. Убедившись в том, что тот заснул, он, не переставая все же храпеть, подвигался к выходу. Вот он уже почувствовал бедром возвышение порога. Вот его плечо уперлось в дверь. Медленно, сантиметр за сантиметром, провел он ладонью по шершавым доскам, пока не нащупал задвижку. Много времени ушло на то, чтобы бесшумно отодвинуть деревянный запор. Еще раз внимательно прислушался к дыханию Корнея. Тот спал. Ласкин стал отворять дверь. Все в нем замерло в ожидании скрипа. Он проклинал себя за небрежность: когда хозяин входил на чердак, нужно было заметить, скрипит ли дверь. Но скрип оказался еле заметным. Корней продолжал спать. Ласкин выполз из чердака. Сидя на лестнице, он придвинул к себе охапку сена и, не задумываясь, чиркнул спичкой. Сено запылало. Ласкин быстро закрыл за собою дверь и набросил щеколду снаружи. Сбежав по лестнице, пустился к лесу.
Но сон Корнея оказался вовсе не таким крепким, как думал Ласкин. Гость еще не успел сбежать с нижних ступеней лестницы, а уже стало слышно, как Корней могучими ударами вышибает дверь сеновала. Это скоро удалось ему. Он с грохотом сбежал по лестнице и ворвался в избу. Распахнулись окна, и стал слышен многоголосый рев ребятишек. В пляшущем пламени, вырвавшемся из слухового окна, Ласкин увидел, как Корней одного за другим передавал Гликерии ребят. Когда послышался треск рушащихся бревен чердака, последние ребятишки уже бежали от дома, волоча за собой лоскутное одеяло. Наконец выскочил и сам Корней, держа в каждой руке по винтовке. Одну у него тут же взял Левка.
Корней деловито, точно все происходящее было вполне закономерно, бросил жене:
— Выведи корову. Коню недоуздок обрежь — сам выйдет. Не мешкай.
— А ты-то куда же? — в испуге воскликнула Гликерия.
Вместо ответа он на ходу бросил:
— Левка, патроны!
— В магазине.
— Пошли!
Они лежали по обе стороны овражка: Корней с сыном — на одной, Ласкин — на другой. Серая муть рассвета перешла уже в золотистое утро. Ласкин не мог сделать движения, чтобы уйти от преследователей, если не хотел тотчас же получить пулю. Корней не двигался. Проскочить овражек можно было только под дулом диверсантского браунинга.
Корней не спускал глаз с мушки и пальца с курка.
Учиться терпению ему не приходилось. Он знал, как часами выслеживать зверя. Другое дело Левка. Он изобретал способ за способом скорее одолеть врага. Невтерпеж было лежать здесь невесть сколько. Левка давно уже предлагал отцу сбегать к заставе — узнать, куда девался Ванятка. Но Корней боялся, что малейшее движение сына может стоить мальчику жизни, и приказал ему лежать смирно.
А Левкино воображение не переставало работать. Он придумывал планы:
— Папаня, а, папаня, видите там вправо сосну?
— Мне мушку терять нельзя.
— Здо-о-ровая соснища!
— А что тебе?
— Растет она на этой стороне, а суки свисают на ту. Понятно?
— Ничего не понятно. Лежи смирно.
— Экой вы бестолковый, папаня. Я влезу на дерево и спрыгну на ту сторону.
— Он те спрыгнет!
Несколько минут протекли в молчании, и Левка снова зашептал:
— Я полезу, папаня, а?
— Лежи, сказано.
— Чего же, я так и буду лежать как пень? Беляка в два счета взять можно. Только на тот берег спрыгнуть.
— Он тебя с этого дерева, как тетерева, снимет.
— Он и не заметит.
— Слепой он, что ли?
— Он за вами следить должен. Сбоку я могу делать что угодно.
