Поединок (сборник). Выпуск 14

семья была бы, дети, все честь по чести. А что сейчас?..

Говорю откровенно: во всем виновата я, раз не смогла дочери в детстве внушить, что мать надо слушаться, худого совета она не даст. У меня коллектив — почти тысяча человек. Тысячу воспитываю, а дочь родную не воспитала. Стыдно. Очень стыдно. Мало еще спросили с меня, снисхождение проявили. Ценю...»

«Тысяча воспитуемых» — это несколько сот человек: коллектив кондитерской фабрики, которую Калерия Антоновна возглавляет. Фабрика на хорошем счету в районе и области, обладатель различных знамен, грамот и премий. Думаю — с основанием. О продукции этой фабрики приходилось не только читать в победных отчетах и газетных статьях, но и встречать ее на прилавках магазинов: местных и более отдаленных.

Вряд ли я пошел бы на фабрику, особой необходимости не было, но Калерия Антоновна пригласила, и я, разумеется, не отказался. Тем более что позвала не на экскурсию — на собрание коллектива, посвященное вопросу важнейшему: укреплению трудовой дисциплины. «Всех сразу увидите», — пообещала моя собеседница. И я увидел.

Увидел зал, состоящий почти целиком из женщин разного возраста. Они слушали директора с непоказным, неформальным вниманием. На трибуне Калерия Антоновна была скромна и строга, убедительна и проста. Заранее с ней договорившись, я записал ее речь на пленку и теперь смогу процитировать точно.

«...Про дисциплину труда всем, я думаю, ясно. Требование времени... Но и к администрации есть требования, этот вопрос не снимается. Самокритика с повестки дня не снимается, будем развивать и критику и самокритику. Я что имею в виду? Создать условия. Забота о семье... У кого уже есть семья, у кого намечается — дело житейское. Будем помогать. Не словом, а делом. Я не только про жилищные условия говорю, детский сад, путевки и так далее. Это самой собой... Справедливость — вот что главное. Хорошо работаешь — хорошо живешь. Плохо работаешь — пеняй на себя. Так ставится вопрос... Наша жизнь вся на виду. Что руководства, что рядовых... Каждый не без греха. Я тоже, все знают. Допускались ошибки и по личной линии, и по служебной. Говорю не скрывая. Мне скрывать нечего. Но и с других строго спрашивать будем. На личном фронте у нас все должно быть чисто — я точнее скажу: стерильно чисто, как в наших цехах. Потому что все взаимосвязано. Из поля зрения нельзя ничего выпускать. Ясно я говорю?»

В этом месте из зала раздались робкие голоса: «Ясно! Ясно!» Кто-то захлопал. Калерия Антоновна кивнула и продолжила свою речь. Но мне, сказать честно, было не слишком ясно. Какие ошибки? Что взаимосвязано? При чем тут справедливость? И главное — какое отношение к производственной дисциплине имеют туманные эти намеки?

В огороде бузина, а в Киеве дядька... Логика речи напоминала мне логику известной пословицы. Но зачем-то это все говорилось. С расчетом на мое присутствие в зале? Скорее всего. Почему, однако, с трибуны?

Этого я не понимал. Но разобраться было необходимо.

Из показаний на следствии Вадима Скачкова

«...В семье Гороховых ко мне относились очень хорошо. Но я чувствовал себя там не на своем месте. Мне помогали, и меня же корили за эту помощь.

Вопрос. Какую помощь вы имеете в виду?

Ответ. Окончив институт, я получил назначение на завод, где работа не вполне соответствовала моей узкой специальности и моим интересам. Вскоре мне удалось через профессора, под руководством которого я делал дипломную работу, связаться с одним московским институтом и получить предложение, о котором молодой, начинающий инженер моего профиля может только мечтать. Создавалась экспериментальная лаборатория по линии Сибирского филиала Академии наук, я получил приглашение... В творческом отношении работа была исключительно интересной, но далекая поездка (если не навсегда, то надолго) Светлану не устраивала. А к этому времени в моей жизни уже появилась Светлана. С завода я ушел, от поездки отказался. В общем остался не у дел. Обращаться снова к профессору было стыдно, я не оправдал его надежд. Калерия Антоновна сказала, что устройство на работу она возьмет на себя.

Вопрос. В чем конкретно состояла ее помощь?

Ответ. Через своих знакомых она нашла вакансию для поездки не то в Анголу, не то в Эфиопию. Или в какую-то еще африканскую страну. Преподавать на курсах по освоению новой техники... Эта работа имела очень косвенное отношение к моей специальности, а в творческом смысле не представляла никакого интереса, тем более что к преподавательской работе я склонности вообще не имею.

Мне кажется, с этого времени у нас начались трения не столько со Светланой, сколько с Калерией Антоновной. Она обвинила меня в неблагодарности, называла «капризной барышней», «разборчивой невестой». Убеждала, что плохого родному зятю не пожелает. Возможно, я был не прав, но и Светлана стала ко мне охладевать, так что все сразу пошло под откос.

Вопрос. Вы разошлись со Светланой по своей инициативе или по ее?

Ответ. Полагаю, ни то, ни другое. Однажды, когда мы вечером остались одни, Калерия Антоновна спросила меня: «Я вам предлагаю, Вадим, подумать над таким интересным вопросом: как должен поступить порядочный мужчина, узнав, что женщина, с которой он живет, его больше не любит?» — «Женщина, с которой он живет, — спросил я, — или жена? Это далеко не одно и то же». — «В данном случае разницы нет», — уклонилась от прямого ответа Калерия Антоновна. Я все же попросил ее уточнить: «Это вопрос теоретический?» — «Не только...» Не знаю, зачем я, как маньяк, продолжал бессмысленный разговор: ведь и ей и мне все было ясно».

Для Галины Ивановны Дудко дело, страницы которого мы сейчас листаем, было первым боевым крещением: именно с него начала она свою миссию народного заседателя. Оттого, наверно, с особой остротой запомнились ей такие подробности, мимо которых можно было бы спокойно пройти, не придав им никакого значения. Ей почему-то не давало покоя, что Вадим уклонился от встречи с судом. Галина Ивановна полагала: все это неспроста, Вадиму есть что скрывать. Что и зачем...

Вообще-то дело вполне могло быть рассмотрено и без явки Вадима в суд, но, не могу сказать отчего, я заразился ее сомнением. Оно еще больше во мне укрепилось, когда Вадим стал избегать и встречи со мной. По телефону мне неизменно отвечали, что его нет дома. Я попробовал нагрянуть внезапно — на стук никто не отозвался. Нагрянуть столь же внезапно к нему на работу было нельзя: в конструкторском бюро, куда он недавно устроился, существовала пропускная система. Конечно, никто не мешал мне договориться с дирекцией, призвать на помощь милицию, подловить, подстеречь. Но все эти способы я отверг: было в них что-то бестактное, недостойное. Ведь речь шла не о преступнике — о потерпевшем. Пусть потерпевшем не в формальном, не в юридическом смысле. Но в моральном-то безусловно! А иных достоверных данных — о том, что сам он не без греха, — не было никаких.

Но мне непременно хотелось узнать, как расстался он со Светланой. Точнее, как вошел в ее жизнь Петрушин. Но войти Петрушин мог лишь после того, как «вышел» Вадим.

В уголовном деле про этот крутой поворот, определивший дальнейшее, не было почему-то ни слова. И опять на помощь пришла Галина Ивановна — «навела» меня на тех, кто мог восстановить недостающие звенья. В следственном протоколе записаны такие показания Вадима: «Мне было неловко возвращаться домой. Уйдя от Светланы, я какое-то время прожил у моих друзей Данилиных».

Читая по первому разу протоколы допросов, я не придал этой записи вообще никакого значения. Оказалось — напрасно.

Данилины меня не ждали, скрываться, естественно, не собирались и меньше всего предполагали, что и они каким-то образом окажутся в сфере внимания. Ибо кто-кто, а уж они-то действительно были тут сбоку припека. Удивились визиту («Вы?! К нам?! А мы здесь при чем?..»), но быстро освоились и охотно втянулись в беседу.

Сразу же после встречи я ее записал. «Данилин Олег, 27 лет, преподаватель техникума и заочный