автобуса. Водитель на сей раз был пожилой толстяк; улегшись на сиденье, высунул наружу ноги в кожимитовых сандалетах. Лемке взглянул на расписание: интервал движения в эти часы составлял семнадцать минут. Семнадцати минут было вполне достаточно, чтобы дойти до домика Пауля и вернуться, тридцати четырех хватало с лихвой. Сделав шаг вперед, он не подозревал, что в обратном направлении сделает этот шаг лишь на другой день.
У дороги стоял серый каменный обелиск. Ничего особенного: жестяная звезда, две даты и длинный столбец имен. Лемке подошел вплотную. Списки погибших на войне немчиновцев, сплошные однофамильцы.
И вдруг ударило по глазам: Ледков П. У.
Только один Ледков П. У. проживал в этой деревне до октября сорок первого, и этим человеком был Пауль.
Значит, здесь как-то дознались о его смерти! Но как, каким образом?
В свое время Лемке рассказал о себе все. О матери, погибшей в тридцать седьмом, — она участвовала в демонстрации за права сербов и умерла от побоев. Об отце, убитом два года спустя в Праге чешскими террористами. О дядюшке Руди, взявшем его на воспитание и устроившем в разведшколу. В школе он провел четыре года, и его показания едва поместились на сорока страницах. И лишь о Пауле он не проронил ни слова. Это была его благодарность Паулю. О том, как суровы русские к своим соотечественникам, попавшим к немцам, он был наслышан. Пауль был мертв и не мог защитить себя; значит, это должен был сделать он, Хельмут Лемке. Хельмут избрал молчание — пусть русские считают, что Павел Ледков пропал без вести; когда-нибудь он расскажет правду. Кто такие «Пауль-дубль-Пауль»? Он так долго ждал этого вопроса, что даже не ощутил страха, когда его наконец задали. Спрашивал русский майор, скуластый и узкоглазый, похожий на Чингисхана из хрестоматии по истории. «Два брата-близнеца из Ингерманландии», — без запинки ответил Хельмут. «Откуда?» — «Из Ингерманландии, герр официр. Это Псковская, Новгородская и Ленинградская области». Майор сплюнул и замысловато выругался. «Что вам еще известно?» — «Они погибли во время бомбежки». — «Оба?» — «Так точно, герр официр, их накрыло осколками одной бомбы».
И вот оказывалось, что он молчал слишком долго и опоздал. Имя Павла Ледкова высечено на скорбном камне, а это значит, что русские сами установили его невиновность и воздали должное его памяти.
Пассажиры уже разошлись. Лемке брел по опустевшей улице, ощущая щиколотками горячее дыхание мостовой.
В деревне действовал водопровод. Лемке обнаружил уже вторую водоразборную колонку. Она стояла на бетонном фундаменте. Напротив дома Ледковых.
Все сошлось: таким он и представлял себе этот дом. Пятистенник. Крыт по-амбарному, рублен в лапу. С тремя окошками по фасаду. Описывая свое жилище, Пауль был по-плотницки обстоятелен. Они срубили его с отцом за два лета, в два топора. А до влазин, то есть до новоселья, ютились в лаубе, избушке, впоследствии служившей им летней кухней. Все обветшало тут, в ряду новейших построек домик Ледковых, глубоко осевший, с моховой прозеленью на дощатой кровле, с подслеповатыми окнами, выглядел как старенький, согбенный гном.
Из калитки с ведрами в руках вышла сухощавая женщина в ситцевом халатике и шлепанцах на босу ногу. Подставила под кран ведро, пустила воду. Лемке почувствовал толчок в сердце.
— Надя? — вырвалось у него.
Эту состарившуюся, седую женщину отделяли от той девчонки с крохотной фотографии, найденной за подкладкой ватника Пауля, долгие сорок лет, и все же ошибки не было, это была она, Надейка, Надежда... Ивановна?.. Имя вспоминалось не сразу, память выдала его по частям. Надежда Ивановна Фомичева.
Он произнес «Надья», но за шумом воды это смягченное «дья» она не услышала, не разобрала. Сердце ее, должно быть, метнулось на звук ее имени; вздрогнув и подавшись к Лемке, женщина приложила ладонь козырьком к глазам и проговорила с торопливой тревогой:
— Господи, голос вроде знакомый...
— Вы — Надя? — полувопросительно-полуутвердительно сказал Лемке. — Я не ошибся?
Женщина убрала руку, и он опять увидел ее лицо, безжалостно высвеченное все еще высоким солнцем.
— Это я, — проговорила она. — Откуда вы меня знаете?..
Пауза затягивалась, пора уж было и ответить, а он не знал, что и как ответить. Я изучал вашу фотографию, которую изъяли у Павла Ледкова в немецкой шпионской школе, — такой ответ, при всей его абсолютной точности, был невозможен. Лемке заставил себя улыбнуться:
— Мы могли бы немножко поговорить. Если вы закроете кран и отнесете ведра. Смотрите, вода уже льется через край.
Нади охнула и отпустила рычаг.
— Идемте! — сказала она.
— Вы живете здесь? — спросил он, отнимая у нее ведра.
— Да-а.
— Вы имеете семью?
— Вроде того, — усмехнулась Надя, а глаза были испуганные, прыгающие. — Устин Васильич да мы с кошкой.
Лемке чуть было не расплескал воду:
— Устин Васильич жив?
— Какое там... Не жилец наш Устин Васильич.
По сведениям, которыми располагало руководство школы, старший Ледков погиб в том же бою, в котором был контужен и пленен младший. В последний раз их дом проверялся в декабре сорок третьего: дверь и окна были заколочены досками, двор заметен снегом, следов присутствия людей не наблюдалось.
— Я подожду, хорошо? — сказал Лемке, опуская ведра перед калиткой.
— А вы не...
— Нет, я не исчезну, — заверил он. На сей раз улыбка получилась сама собой.
— Ну, хорошо...
Выходило так, что старик выжил. Нонсенс! А почему бы и нет? После ранения он мог попасть в госпиталь, из госпиталя — в регулярную армию, таков был путь немногих уцелевших под Москвой ополченцев. И до конца войны не появлялся дома. Да и нечего ему было делать дома, никто не ждал его, сын пропал без вести, жена умерла от тифа.
Может быть, когда Пауль предупреждал о разоблачении, он имел в виду неминуемую встречу с отцом, который легко отличит родного сына от подставного лица? Нет, такое вряд ли возможно. Пауль был убежден, что отец погиб. Значит, была еще какая-то тайная ловушка, которую он готовил все годы пребывания в абверштелле.
Надя появилась через несколько минут. Теперь на ней было синее шерстяное платье, не новое, но опрятное, на ногах — белые туфли-лодочки. Фрау Лемке носила такие лет тридцать назад, когда была еще фройлен Курц.
— Идемте, — сказала Надя и решительно взяла Лемке за руку.
Она успела даже подкрасить губы и прибрать голову — в волосах торчала гребенка. Косясь на нее и подчиняясь, Лемке поражался будничности происходящего: вот сейчас он переступит порог, который должен был переступить в юношеском своем прошлом, сейчас он войдет в дом Пауля. И тем не менее он спокоен. Но прошлое-то возвращалось, приближалось к нему нарастающим звоном в черепе. Сообразив, однако, что это есть всего лишь симптом повышающегося давления и что пора принять гипотензив, он еще раз удивился прозаичности своих ощущений. Они вошли в темные сени. Надя привычно поймала дверную скобу и отворила дверь. И Лемке сразу шагнул к припечью, где на лавке полагалось стоять питьевой воде. Он увидел кадку с плавающим на поверхности воды ковшом, зачерпнул и поднес ко рту. Надя пристально следила за его действиями. Он взглянул на нее поверх ковша и, поперхнувшись под ее
