индонезийских макак и какое полчище немытых сикхов переспало с этой нидерландской потаскушкой, меня чуть не стошнило. Не позволяйте ей затащить себя в постель, старина. Ни один венеролог не в состоянии будет определить потом, чем эта богочестивая сеньора облагодетельствовала вас».
Канарис не сомневался, что Брефт знает: Маргарет уже давно сумела «затащить» его, и воспринял предупреждение как пощечину чести. И вообще, до тех пор, пока они оставались за столиком на террасе ресторанчика в пригороде Барселоны Матаро, адмирал пережил один из тех моментов в своей жизни, когда лишь огромным усилием воли сдержал себя, чтобы не сходя с этого места не пристрелить Брефта. Причем сделал бы это со сладострастием убийцы-маньяка.
Рокового выстрела, ясное дело, так и не последовало, но с тех пор Канарис избавился от пылкой любовной страсти, поглощавшей его всякий раз, когда пред ним представала эта «колониалка». Даже после того, как, по его жесткому настоянию, Мата Хари была чуть ли не насильственно осмотрена «лучшим мадридским сифилидологом со времен Колумба», как его представили Канарису, восстановить «чистоту восприятия» этой женщины ему уже не удалось. Хотя сладострастие, с которым Мата холила его «источник жизни», по-прежнему захватывало Вильгельма.
С тех пор адмирал остерегался встреч с Брефтом. Слишком уж много житейских несуразностей связано было с этим человеком. Впрочем, на восприятие нынешнего звонка Франка это не сказалось. Он почти обрадовался ему.
— Откуда ж ты появился, Франк-Субмарина?
— Даже кличку мою давнюю вспомнили, адмирал? — самодовольно проворчал Брефт. — Похвальная память.
— Я еще многое способен вспомнить и даже… припомнить, — намекнул Канарис исключительно по своей шпионской привычке.
— Потому что все еще чувствуете себя на плаву и при власти, адмирал?
— А кто меня может «списать на берег»? — оживленно и беззаботно отреагировал Канарис, не уловив всей подноготной этого неожиданного и крайне некорректного вопроса, который разрушал ауру задушевности их встречи.
— Многие… — почти не задумываясь прохрипел Брефт. — Не все могут, не всем дано дотянуться до вас, «всесильного шефа абвера», однако стремятся многие.
— Стоп-стоп, сбавь обороты винта, — только теперь насторожился Вильгельм Канарис. — Что-то я не пойму, о чем это ты, старина?
— О том, что слишком многие поспешили списать вас на этот самый берег, адмирал, — не стал деликатничать Брефт — уже хотя бы потому, что так и не научился этому способу общения. — Торопятся, ясное дело.
— Хорошо, что ты понимаешь это, Франк-Субмарина.
— Представьте себе, понимаю. Потому что время от времени поднимаю перископ и сурово осматриваю акваторию жизни. Но почему торопятся, вместо того чтобы опасаться? Как опасались раньше. Как-никак шеф абвера! Признаюсь, что и сам пытался избегать вас, как королевская шхуна — подводной лодки.
— Что ты несешь, Франк-Субмарина?!
Эта кличка — Франк-Субмарина — пристала к Брефту еще в те времена, когда они вместе служили на крейсере «Дрезден», — за его пронырливость, настойчивое желание перейти на подводный флот и любимую поговорку: «Главное — вовремя поднять перископ и сурово осмотреть акваторию жизни». Да, крейсер «Дрезден»… Трудно сказать, какие воспоминания о службе на этом судне остались у тогдашнего фенриха[18] Франка Брефта, выпускника того же Кильского морского училища, которое на несколько лет раньше окончил он сам, тогда уже обер-лейтенант Канарис, но адмирал вспоминал о ней, как о почти немыслимой военно-авантюрной истории.
— Я и сам почувствовал, что разоткровенничались мы с вами, как два отставных боцмана в портовом трактире после третьей порции рома, сидя с девицами на коленях.
Брефт был неописуемым бабником — может, еще более изощренным и закоренелым, нежели сам Канарис. И вряд ли женился. Собственно, что значит «вряд ли»? Конечно же, не женился. Досье Брефта лежало в сейфе адмирала, и Канарис знал его почти назубок. Однако же не о том он думает сейчас. Слишком странным показался Канарису этот неожиданный звонок, этот прищур прошлого.
— Так вы сможете принять меня, адмирал?
— Что-то случилось, у тебя неприятности? И вообще, откуда ты появился?
— Два часа назад сошел с самолета, приземлившегося неподалеку от Берлина. У меня нет времени напрашиваться к вам на прием… — и Канарис обратил внимание, что голос его стал непозволительно резким.
— Вряд ли я теперь способен помочь тебе в чем-либо. Но если настаиваешь, завтра в двенадцать тридцать…
— Вы не поняли меня, адмирал. Время придется найти сейчас. Иначе нам лучше разойтись прямо на рейде. Я — в каких-нибудь пяти километрах от вашей баржи. Причем не с пустыми трюмами. Есть кое-что важное для вас.
— Но меня уже давно отстранили от руководства абвером и вообще от каких-либо полезных дел.
— Вас понизили, знаю. Тем не менее вы все еще возглавляете экономическую разведку и контрразведку.
— Тебе, оказывается, многое известно…
— Время от времени я очищаю днище от ракушек, поднимаю перископ и осматриваю ближайшую акваторию. Чтобы знать, что там, в зоне всплытия.
— На сей раз ты всплыл не совсем удачно; можно сказать, не вовремя.
— Но то, что мне хочется сообщить, важно не для абвера, а лично для вас, адмирал. И не заставляйте старого краба исповедоваться по телефону, я в принципе не терплю этот вид общения.
— Тогда приезжай. Но не сюда, а в мой загородный дом, записывай адрес: Времени у меня, правда, будет немного, тем не менее… — Даже самому себе адмирал боялся признаться, что появление фрегаттен- капитана было лишь поводом для того, чтобы поскорее убраться из этого осточертевшего кабинета.
— Яволь! Всплываю…
11
Положив трубку, Канарис тут же вызвал машину и покинул свой кабинет с такой поспешностью, словно спасался от воздушного налета или уходил от врывающихся в вестибюль здания вражеских десантников.
Оказавшись дома, он тут же велел служанке приготовить кофе, бутерброды и проследить, чтобы на столе были сухой вермут, шотландский виски и вишневый ликер. Он хорошо помнил, что подобные коктейли Брефт обожал.
— Ничего вишневого у нас в доме не осталось, — суховато заметила служанка, величественно подтягивая свой двойной подбородок.
— Тогда любой ликер, какой еще найдется.
— Сейчас в доме вообще мало что осталось, сеньор адмирал. Как можно сотворить такую великую войну — и так обеднеть на ней, сеньор адмирал?
— Ты о чем это, Амита?
— Почему все остальные — Геринг, Борман, Шелленберг и прочие — на ней разбогатели, а вы обнищали до того, что смогли купить этот дом, эту вашу виллу Грюневальд, как любит называть ее ваша супруга, только благодаря тому, что удачно продали ее личную, очень дорогую скрипку?
— Только не вспоминай о скрипке! — покачал головой Канарис и поморщился так, словно пытался утолить зубную боль. — Только не о ней. Все, что мне надлежало выслушать по поводу ее продажи, я уже выслушал от Эрики.
— Ваша супруга была слишком снисходительна к вам, — тут же вынесла вердикт Амита.
