конечно, только первое возможное объяснение его жеста. За этим может скрываться и что-то другое. Так, он может подать знак тревоги или, напротив, известить, что все благополучно, что он спокоен, что все развивается по заранее намеченной и обусловленной до мельчайших деталей схеме.
Одного из встречающих мы заметили несколько ранее. Он приехал минут за двадцать до приземления лайнера. Это Нейхольд, корреспондент одной из буржуазных газет.
Нейхольд — молодой человек, ему лет тридцать. В своих корреспонденциях он сдержан, демонстрирует объективность, проходит мимо скандальных сенсаций. Но вот уже несколько лет он работает на этого господина или на тех, кто посылает этого господина к нам в гости. Значительный приработок к гонорарам в газете? А может быть, журналистская деятельность всего лишь прикрытие?
Нейхольд одет небрежно, с какой-то даже нарочитой небрежностью. Что-то похожее на полуспортивный костюм: изрядно потертые джинсы, сандалеты, замшевая курточка.
Черные волосы заброшены назад. Нос горбинкой отличает европейца-южанина. Он смугл, но смугл от загара, который с первыми же жаркими лучами легко затягивает его кожу.
Последний раз мы видели Сальге пять лет назад. Он уже немолод. В этом возрасте смена лет не оставляет заметных следов. Он поседел, углубились морщинки у глаз. Но держится он все так же прямо, лишь едва заметно приопустились плечи.
Его можно принять за коммивояжера. Интересно, какими он на этот раз запасся документами? Он предпочел легальный, открытый въезд в страну. Но это совсем не означало, что вот сейчас, немедленно, он не попытается нырнуть в бездну и исчезнуть с наших глаз.
В прошлый раз он решался делать далекие поездки.
Итак, он снял шляпу, вытер белым платком пот со лба...
Нейхольд, перекидывая из одного угла рта в другой сигарету, бесстрастно смотрел на приближавшихся пассажиров. Жест приезжего не вызвал у него никаких эмоций. И все же!
В общем круговороте, в вокзальном хаосе мы уловили наметившееся целеустремленное движение человека. Это — шофер такси. На голове у него форменная кепочка. Сравнительно молодой, лет двадцати пяти. Он лениво двинулся сквозь хаотический поток. Шел не торопясь, небрежно, полы пиджака нараспашку, в зубах сигарета. Он шел, имея цель, как бы пронизывая хаос насквозь...
Остановился у киоска с сигаретами, прошелся вдоль книжного прилавка, подбросил в руке связку ключей. Профессиональный жест шофера. Через минуту он оказался за рулем в такси. К нему подходили пассажиры и тут же отходили. Он отказывался ехать...
На привокзальной площади — интересующий нас господин. Поглядывая поверх снующих пассажиров, он направился к машине, где сидел за рулем тот самый таксист. Сел в машину. Такси медленно тронулось, пристроилось к веренице других машин на выезде со стоянки.
В какой-то степени эта комбинация вносила поправки в подготовленную нами встречу. Он сел к «своему». Это усложняло наблюдение, требовало особой осторожности. Но мы его ждали — стало быть, готовились и к неожиданностям.
Мы знали, что некто Сальге приехал туристом. Через несколько минут мне доложили, что на этот раз Сальге приехал под Именем Иоахима Пайпера, что господину Пайперу забронирован номер в гостинице «Украина».
Все развивалось по классической схеме. Мы знали, что он приехал, установили, под каким именем, знали, куда он проследует с аэродрома. Но с этим господином требовалась удвоенная осторожность.
Его надо было встречать в пунктах его назначения, а не сопровождать, не идти за ним следом.
А Нейхольд все еще кого-то ждал на аэродроме. Не понадобилась же ему в его журналистских целях затянувшаяся прогулка на аэровокзале. Нет, случайной эта прогулка быть не могла. Нейхольд присутствовал на аэровокзале, когда прибыл Сальге, как когда-то Сальге провожал его, Нейхольда, в Париж, наблюдая за его посадкой в самолет со стороны...
2
Не так все начиналось пять лет назад...
Поздним вечером в городское отделение милиции небольшого подмосковного городка явилась Клавдия Ивановна Шкаликова — пожилая женщина, местная жительница. Она всех знала в городе и ее все знали. Тихий, небольшой городишко, заглубленный в лесные массивы, которые можно считать предплечьем Брянских лесов. В городке — швейная фабрика, вот и вся его промышленность. В пригородах — пионерские лагеря. Колхозная земля начинается сразу же за городской чертой.
Она вошла к дежурному по отделению милиции в двенадцатом часу ночи. Старшина дремал, уронив голову на стол. Происшествия, когда требовалось бы вмешательство милиции, в городке были редки.
Он проснулся от стука входной двери, поднял голову и протер глаза. Шкаликова... Он сразу узнал ее. Она жила на соседней улице. Ее плотная, полнеющая фигура, ее круглое лицо с доброй улыбкой примелькалось ему в городе. Сейчас она была явно не в себе. У нее подрагивали губы, а в глазах стояли слезы.
Она подошла к барьеру и тихо сказала:
— Сынок! Ты уж извиняй меня! Где Иван Иванович?
— Начальник? — переспросил старшина. — Спит он... Отдыхает!
Сон ушел. Старшина подтянулся, сообразив, что не на огонек зашла Шкаликова в милицию.
— Что случилось?
Шкаликова наклонилась было ближе, но, с сомнением оглядев старшину, отодвинулась.
— Нет, сынок... — ответила она как бы самой себе. — Иван Иванович мне нужен...
— Какая срочность? Приходите, Клавдия Ивановна, утром...
Шкаликова рассказывала потом, что уже было и собралась все отложить до утра. Она уже было и к двери пошла, но вернулась.
— Нельзя утром... Буди начальника!
В голосе ее послышалось что-то такое, отчего старшина сдался.
Старшина поднял телефонную трубку...
Это произошло недавно, полчаса назад... Ее дочка, Леночка, сидела у открытого окна и читала.
Кто-то постучал снаружи пальцами о подоконник. В саду было темно. На свет из окна вышел незнакомый человек.
— Дочка! Разбуди отца!
Здесь Шкаликова проснулась, услышав сквозь сон мужской голос.
— Кого? — удивленно воскликнула девочка. Удивиться было чему. Прошло пятнадцать лет без малого, как ее отец утонул. Кто из близких не знал этого?
— Отца позови! — повторил незнакомец. И уже нетерпение слышалось в его голосе.
Шкаликова встала, накинула платье. Разговор у окна продолжался.
— Дома отец-то? — продолжал незнакомец.
— Мама! Мама! — позвала Леночка. — Тут папу спрашивают...
— Отец-то где? — опять послышался голос незнакомца.
— Он умер... И давно... Пятнадцать лет прошло, как умер...
Шкаликова вышла в комнату. Она успела увидеть смуглое лицо, приметила даже раздражение в лице незнакомца... И все исчезло. Шорох за стеной, тишина. Шкаликова быстро подошла к окну. Из сада к подоконнику тянулись ветви старой яблони. Тут же стеной стояла гряда густых вишневых деревьев. Сквозь них ничего не было видно. Словно бы под окном никто и не стучался.
— Кто здесь был? — спросила Шкаликова у дочери.
— Не знаю... Какой-то человек... Я боюсь, мама! Кто это был?
Руки у дочери дрожали.
— Я боюсь, мама! Почему он не знал, что папка умер? Почему? Кто он такой?
Шкаликова погасила огонь, закрыла окно. Приказав Леночке спать, торопливо оделась и задами, огородами вышла к милиции.
