что Терехов был безусловно резидентом.
Второе — такую гранулу насильно в рот не запихнешь. Значит, химический анализ только подтверждает факт самоубийства.
То, что на столе стоял коньяк, легко объяснить. С коньяком такую гранулу принять легче.
Говорят, трудно отойти от уже законченной работы.
Уже третий вечер, лежа в офицерской гостинице в Н., засыпая, я стараюсь думать о чем-нибудь постороннем. О том, что слышал от Братанчука. Если завершение операции признают удачным, все участники оперативной группы будут представлены к награде.
Думаю о том, что Васильченко в системе рыбоохраны работать осталось недолго. Уходит Зибров — его повышают и забирают в область. Значит, должны назначить нового участкового. Лучший вариант — Васильченко.
Стараюсь не думать о Терехове. Но понимаю — не думать о Терехове сейчас не могу.
Может быть, он все-таки потому не подошел к Трефолеву, что Трефолев ошибся? Условия передачи пакета были настолько точными, что Терехов насторожился, когда Трефолев сел не на ту лавочку?
Начинаю обвинять в том, что мы не проверили это, кого угодно. Прежде всего — Васильченко.
Вспоминаю, что сказал мне Васильченко, когда я первый раз заговорил об этом. В четверг, как раз перед тем, как Трефолев впервые вышел на набережную и сел на третью скамейку.
Мне кажется, Васильченко тогда чуть ли не нарочно не придал никакого значения моим словам.
Но Васильченко был совершенно прав. Я прочел потом стенографическую запись показаний Трефолева. Там написано:
«Ждать на третьей скамейке на набережной справа от газетного киоска».
Именно на набережной. Те же, другие скамейки, которые я считаю правыми со стороны моря, — совсем не на набережной. Они — на сосновой аллее.
Но сосновая аллея в конце концов тоже на набережной.
Нет. Это я пытаюсь выстроить факты. Так, как мне нужно. Не так, как они сами собой выстраиваются.
Связь между фактами здесь самая что ни на есть прямая.
Терехов заметил, что Трефолев накрыт. Заметил давно.
Для этого ему стоило лишь обратить внимание на Зиброва и Васильченко. На то, что они подошли к пустому ящику камеры хранения — к тому самому ящику, из которого Терехов только что достал привезенную Трефолевым передачу.
Как только Терехов заметил это, он понял, что искать теперь будут того, кто эту передачу взял, то есть его самого.
Что он должен был предпринять, заметив это? Уехать? Скрыться?
Уехать из поселка Терехов никак не мог.
Он прекрасно понимал — его отъезд будет сразу замечен и станет равносилен провалу.
Его будут искать. Рано или поздно его найдут.
Значит, Терехову оставалось вести себя так, как будто ничего не случилось. Что он и сделал.
Но в том, что он раскрыт, он еще окончательно не был уверен. Ему теперь надо было обязательно это проверить. Во что бы то ни стало.
Для этого Трефолеву и было дано указание о новом виде передачи. Тем более что камера хранения стала ненадежной.
Для того чтобы определить, накрыт ли Трефолев, избранная Тереховым новая система была идеальной.
Начало мая. Курортников немного. Если, допустим, кто-то из наших сотрудников приедет с Трефолевым в Сосновск и будет наблюдать за ним, скажем, сидя на той же набережной, — Терехов сразу это заметит. Ведь его долгие прогулки по набережной логически оправданы.
Тогда уже он будет твердо знать, как себя вести.
Но видимо, еще до мая у Терехова появились какие-то другие, более веские опасения.
Может быть, он заподозрил меня. Именно этого я боялся. Пусть я не дал ему для этого никакого повода.
Может быть, он просто хотел проверить, в какой мере Сосновском заинтересовались органы госбезопасности.
Кроме всего прочего, он получал прекрасную возможность навести наблюдающих на ложный след.
Идеальной фигурой для этого был Прудкин.
Терехов давно заметил махинации Прудкина с камерой хранения. Он понимал, что этим могут заинтересоваться и те, кто, как он думал, наблюдают за Сосновском. Значит, оставалось лишь подтвердить эти подозрения.
Достать отпечатки пальцев Прудкина для Терехова не составляло труда. Все афиши кинотеатра Терехов рисовал в кабинете Прудкина. Прямо на столе лежала ватманская бумага, стаканы с краской, которые Прудкин наверняка переставлял.
Теперь Терехову оставалось только эти отпечатки использовать.
Прежний канал связи для Терехова давно был под сомнением. Связь же была ему нужна как воздух.
Или — органы госбезопасности были убеждены, что тому, кого они ищут, связь нужна как воздух.
Да. Он был уверен, что это предполагают и те, кто наблюдает за поселком. Так родилась идея выхода в эфир в районе Щучьего озера.
Терехов отлично знал местность, знал каждый кустик, каждую тропинку. Он рассчитал — если он выйдет в эфир в районе озера, то успеет спокойно вернуться в поселок. До того как озеро будет оцеплено.
Выйдя в эфир, Терехов затем надежно спрятал рацию, а в кустах оставил стакан с отпечатками пальцев Прудкина.
Сам Прудкин выезжал в эти дни в Ригу. Значит, для органов госбезопасности очерченный Тереховым круг замыкался.
Завершала все и ставила под всем точку, по замыслу Терехова, вторая рация, подброшенная под летнюю эстраду. На нее Терехов тоже заблаговременно перенес отпечатки пальцев Прудкина.
Тем не менее Прудкина мы не арестовали.
Косвенно помогло и косвенно помешало Терехову то обстоятельство, что Прудкин, обнаружив чемодан под эстрадой, не взялся за него руками.
Ведь если бы Прудкин взялся за чемодан и заявил, что брался за него, все могло получиться иначе. Это заявление, как ни странно, могло бы обернуться против Прудкина. Не исключено, что Сторожев решился бы арестовать его. Тогда — до определенного момента, конечно, — Терехов бы достиг своей цели.
Но в том-то все и дело, что ход с чемоданом под эстрадой был действительно сильным ходом.
Взялся ли Прудкин за чемодан, заявил ли он об этом — было в конце концов неважно, Терехов этого и знать не желал. Ему достаточно было убедиться, что, найдя отпечатки пальцев Прудкина, мы тем не менее не арестовали его.
Это и было для Терехова важным знаком.
Он должен был понять в результате всего этого, что обложен. Причем обложен квалифицированно. По всем правилам. А раз так — надежды на спасение нет.
Он понял, что теперь при всем его желании он так и не заметит тех, кто наблюдает за ним и Трефолевым.
И то, что он в самом деле не заметил никого на набережной, было для него зловещим знаком.
Терехов создавал пустоту для нас. И теперь понял, что сам попал в эту пустоту. А он знал, что такое пустота.
Так Терехов убедился, что единственный выход, который ему остается, — проглотить облатку.
Что он в конце концов и сделал.
