В наушниках слабый фон, попискивание. Связь с оперотделом включена. Все, что я сейчас скажу, будет слышно в эфире.
Я ощущаю спокойствие. Абсолютное спокойствие. Я должен хорошо сделать свое дело. Больше ничего. Я думаю только об этом.
Смотрю на Васильченко. Он показывает глазами — все в порядке.
Наклоняюсь к кусочку чистого стекла.
Васильченко поворачивается ко мне. Кивает. Смотрю в сторону — это Трефолев.
Я хорошо вижу сейчас всего Трефолева. На нем светлый плащ, парусиновая кепка. Трефолев медленно идет по набережной. Судя по всему, из гостиницы. В руке у него газета, этой же рукой он прихватил авоську со свертком.
Вполне похож на одного из ранних курортников.
Подошел к третьей скамейке. Стряхнул газетой пыль, поправил плащ. Сел. Положил рядом с собой сверток.
На набережной совсем пусто. Трефолев разворачивает газету. Развернул, читает.
Проходит минут десять. Все без изменений. Смотрю на Васильченко — он сидит молча. Косится. Понимаю — это знак мне.
Терехов.
Терехов вышел на набережную с той же стороны, откуда пришел Трефолев. Только, в отличие от Трефолева, Терехов не идет сразу сюда. Остановился у парапета. Пиджак наброшен на плечи. Волосы чуть сдувает ветер. Вот Терехов достал сигареты, спички. Закурил.
Повернулся. Не спеша пошел по набережной в сторону киоска.
Трефолев переворачивает газету.
Сейчас Терехов должен поравняться с третьей скамейкой. Подходит. Ближе. Ближе. По виду Терехова я понял — он сейчас пройдет мимо.
Так и есть. Представляю себе, как работает сейчас техник-фотограф оперотдела в лодочном складе.
Терехов проходит мимо Трефолева. Даже не замедлил шага.
Остановился около киоска. Снова Терехов поворачивается. Поискал глазами, куда выбросить сигарету. Не нашел.
Медленно двинулся налево. В противоположную от гостиницы сторону, к повороту на рыбный порт. Повернулся. Снова двинулся к киоску. Смотрю на часы — десять минут четвертого. Терехов находится на набережной ровно час.
Остановился. Смотрит на море.
Час — и ни разу не задержался возле Трефолева. Может быть, что-то заметил? Но что? Неужели нас?
Никакой слежки за Трефолевым нет. Это видно каждому. Может быть, Терехов заметил что-то, говорящее ему о нас? Нас с набережной никак не может быть видно.
Может быть и другое. Трефолев мог каким-то знаком показать Терехову, что он «накрыт». Показать, что Терехову угрожает опасность. Тогда — что это за знак? Взвешиваю все, что говорило бы за это. Ведь Трефолев абсолютно все рассказал нам. Подавать какой-то знак ему нет никакого смысла. Совсем никакого. Все говорит о том, что тот, кто ждет передачу, — Терехов.
Проверь все еще раз. Не спеши.
Что делает здесь Терехов? Допустим, он вышел на набережную просто случайно. Прогуляться.
Подумаем. Если это случайность, почему она началась ровно в два часа? Как раз с появлением Трефолева?
У Терехова уроки. Я думаю об этом. Да, у Терехова сейчас должны быть уроки.
Терехов уходит в ту же сторону, откуда появился на набережной. То есть к школе. Трефолев по- прежнему сидит на скамейке.
Вот смотрит на часы. Встал, отряхнулся. Взял сверток, ушел.
Чувствую себя опустошенным. Ничего не хочется. Даже говорить.
Я не замечаю, как впадаю в дремоту. Сегодня вторая бессонная ночь. Заснуть не дает холод. Мешают птицы. Они кричат так, будто сидят у самого уха. Суббота.
Борюсь со сном, пробую еще раз все продумать. Вспоминаю, все ли мы предусмотрели.
Трефолев. Первые четверг и суббота мая. С двух до четырех. На третьей скамейке справа от газетного киоска.
Что-то мешает мне в этой фразе, какое-то сомнение.
Что же именно? Третья скамейка справа от газетного киоска, повторяю я.
Справа. Но откуда — справа? Справа, глядя отсюда, на море? А если смотреть с моря? Представь себе, что ты смотришь на газетный киоск с моря. Представь только на минуту. Тогда скамейка будет третьей слева.
А что же будет справа?
Слушай, Мартынов, что за чушь тебе приходит в голову. Мелочь, чепуха.
Нет. Ты должен помнить — мелочей в твоем деле не бывает.
Если глядеть на киоск с моря, то справа от киоска скамеек вообще нет. Так и должно быть. Но если бы они были?
Если бы они были — отсюда они были бы слева от киоска. Ну и что?
Впрочем, подожди. Подожди, Мартынов.
Скамейки слева есть. Только они чуть подальше, чем эти, метров на пятьдесят.
И они стоят не на набережной, а на сосновой аллее.
— Слышишь, Андрей, — я все еще сомневаюсь, стоит ли мне это спрашивать. — Как ты думаешь, Трефолев сядет именно на эту скамейку?
— Почему он должен сесть на другую?
— Третья скамейка справа от газетного киоска.
— Конечно. Трефолев показал это на допросе. В чем ты сомневаешься?
— Справа — откуда? Глядя на море или с моря?
— Но с другой стороны скамеек нет.
— На набережной, вдоль парапета — нет.
Васильченко хмурится.
— Ты считаешь скамейки по аллее?
— Да. Почему не там?
— Они же далеко. Метров за пятьдесят.
Мы молчим. Действительно, я нервничаю. Надо успокоиться.
— Я считаю, мы выбрали место правильно. Он сядет здесь.
— Да, — соглашаюсь я. — Ты прав.
— Он и не должен был подойти в первый день. Почти наверняка.
— Наверное.
— Ты знаешь, что я подумал?
— Что?
— Слушай внимательно. Ты спишь, Володя.
— Слушаю.
— Ведь у него с двух до четырех перерыв. Как раз в два кончается последний урок. Урок рисования первой смены. А в четыре начинается урок рисования второй смены.
— Я об этом думал.
— Выводов не сделал? Не слишком ли точно все рассчитано.
— Думаешь, он согласовал часы передачи со своим школьным расписанием?
— Да. Чтобы наблюдающим за ним, если такие окажутся, было ясно — вышел прогуляться, как обычно. И для постороннего глаза — тоже обычно. Не привлечет внимания.
Оцепенение проходит.
