Может быть, действительно Терехов в первый день не решился подойти просто из предосторожности?
Мы сидим перед меловым стеклом, не шевелясь и ничего не говоря друг другу. Набережная заполнена гуляющими. Заметить, вышел ли Трефолев на набережную, трудно. В квадратике — чьи-то лица, плечи, руки. Третья лавочка занята. Сейчас на ней двое незнакомых мне молодых людей в плавках. И девушка. Если подойдет Трефолев, ему просто негде будет сесть. Свободная часть скамейки занята сумками и полотенцами.
Мимо лавочки прошла Рита Соловьева.
Один раз. Вернулась, идет в другую сторону. Остановилась. Повернулась. Стоит лицом к скамейке.
Снова представляю, как работает фотограф. Вот он делает снимок. Да, сейчас надо снять тех, кто стоит у киоска.
Трефолева еще нет.
Вот он. Теперь — без пиджака, в рубашке. На голове пляжная шапочка.
Подошел к лавочке. Что-то говорит сидящим на ней молодым людям. Те кивают на соседнюю скамейку.
Трефолев опять что-то говорит. Наконец один из молодых людей снимает сумку. Трефолев садится, кладет рядом авоську со свертком.
Вот Прудкин в белой кепке.
Терехов. Появился точно так же, как в четверг. Со стороны школы. Подошел ближе, остановился у парапета.
Саша с компанией. Смеются над чем-то. Вот спустились на пляж.
Терехов подходит к скамейке Трефолева. Поравнялся со скамейкой.
Он должен сейчас подойти. Просто обязан подойти и сесть.
Подходит. Сейчас сядет.
Нет. Прошел мимо.
Смотрю на часы. Пять минут пятого. Не подошел.
Трефолев встал. Взял авоську. Молодые люди тут же поставили на это место сумку. К ним подошел еще кто-то. На набережной стало оживленней.
Трефолев оглядывается. Идет вдоль парапета к гостинице.
В воскресенье, в десять утра, Сторожев ждал меня там же, где и прошлый раз, — на перроне.
— Сергей Валентинович, а если Трефолев все-таки дал какой-то знак?
— Лишено всякой логики.
— Почему бы и нет, Сергей Валентинович? Ну, решил?
— Ты считаешь, Трефолев вдруг, ни с того ни с сего захотел бороться против нас не за страх, а за совесть?
Сторожев сдул несколько хвоинок с перил.
— Нет. Трефолев действовал честно. Вчера, вернувшись из Сосновска в Ригу, он ждал нашего звонка и явился после него в указанное место. Сейчас сидит дома. Ждет нового контакта с ними. Как и было решено еще зимой.
— Может, мне лучше не идти к Терехову завтра, Сергей Валентинович?
— Обязательно идти. По многим причинам. Даже, допустим, если ты перед ним раскрыт. Терять тебе нечего. Поставь перед собой какую-нибудь задачу. Любую. Например, во что бы то ни стало добыть отпечатки его пальцев. Так, чтобы это было сделано незаметно. Кстати, нам это действительно нужно. Представил?
— Слушаю внимательно, Сергей Валентинович.
— Сыграй с ним в эту игру. Будто ты незаметно добываешь отпечатки пальцев. Как ты это сделаешь? Ну, допустим, самое грубое? Попросишь что-нибудь нарисовать?
— Может быть, заговорю о благоустройстве Щучьего озера. Достану план, начну чертить. Попрошу сделать на плане наброски. Мимоходом протяну свою ручку, которой чертил сам. Потом спрячу. На ней будут отпечатки его пальцев.
— Понимаешь теперь, зачем нужна эта игра? Если допустить, что ты для Терехова раскрыт и он догадался, кто ты такой?
— Я смогу увидеть, как он будет себя вести.
— Может быть, он ни единым жестом не выдаст себя. Вернее всего, так и будет. Может быть, это вообще даже не он. Но у тебя будут, на худой конец, отпечатки его пальцев. Или доказательство, что оставить их он не пожелал.
— Сергей Валентинович, я договорился идти к Терехову с девушкой из поселка, Сашей Дементьевой.
— Не имеет значения, пойдешь ты к нему с ней или без нее. Ведь эта девушка к Терехову ходила и без тебя?
— Я на всякий случай. Хорошо, Сергей Валентинович. Посмотрю по обстоятельствам.
Сторожев повернулся. Перрон пуст.
— Еще что-нибудь?
Хорошо слышен шум электрички. Она подойдет минуты через две. Сторожев уедет.
— Что ты молчишь?
— Мелочи всякие.
— Выкладывай.
— Мы считаем, что здесь продумано все до тонкости. Так? Но мне кажется — мы сами одной тонкости не учли. По крайней мере, так могло получиться. Трефолев должен сидеть на третьей скамейке справа от газетного киоска. Но справа — откуда?
— Понял тебя, — помолчав, сказал Сторожев. — Но теперь это уже неважно. Хотя... Ты говорил об этом Васильченко?
— Говорил.
— Ну и что?
— Он сказал, что скамейки эти далековаты, для того чтобы принимать их в расчет.
— По твоей вине сейчас вторую электричку пропущу. Может, в самом деле они далековаты. Вот что, Володя. Я на твоем месте пошел бы к Терехову даже сегодня вечером.
— Вы его не знаете, Сергей Валентинович. Он не примет. Конечно, если это приказ...
— Дело не в приказе... Говоришь — нельзя? Никак нельзя? Может, под каким-нибудь предлогом?
— Сергей Валентинович...
— Ну хорошо, хорошо. Иди завтра.
— Я могу пойти сегодня.
— Нет. Иди завтра.
Ищу наощупь часы. Подношу к глазам.
Семь часов. Я еще не проснулся по-настоящему.
Окончательно меня будят только шаги Васильченко.
Слышу, как он долго натягивает сапоги. Что-то уронил. Подошел к двери.
— Я на «Тайфун». Пойду в патруль. Ты вот что. Рано к Терехову не ходи. Но и не затягивай особенно. Так, к полдесятому. В десять. Пойду сегодня далеко, к косе. Вернусь часа через четыре. Если что, буду здесь. Ни пуха ни пера. Смотри.
— К черту.
Ровно в десять мы с Сашей останавливаемся у палисадника Терехова. Сейчас кусты, росшие вокруг беседки перед домом, покрылись первыми листьями. Они почти скрывают низ беседки. Саша стучит — сначала тихо, потом громче. Наконец толкает калитку. Закрыта.
— Ничего. Нужно просунуть руку и снять крючок.
