Марина Влади, обаятельная «колдунья»

А. Куприн — «Олеся»

«…Не было случая, чтобы ему нужно было говорить мне делать что-то так, а не этак, — говорила Марина. — Я старалась предугадать, опередить его. У меня характер все-таки попроще и чисто по-женски более пластичный. К тому же у него в голове было больше, чем у меня, так что прислушаться к его мнению было не зазорно… Он был больше, чем просто муж… Володя мне так много дал и открыл».

Именно рядом с ним она, совершенно состоявшаяся женщина, звезда, может быть, впервые ощутила безоглядное стремление доказать самой себе и всем остальным, что вправе жить и любить так, как она хочет, а не так, как полагается жить, и идти наперекор всему и всем. Потому что поняла, какие все-таки ценности имеют реальное значение в этом мире. Марина умом и сердцем осознала, кто такой Высоцкий, увидела в нем удивительный дар и почувствовала его как никто иной.

«Мы общались не только как муж и жена, — объясняла она особенности своих взаимоотношений с Владимиром, — мы общались как люди, как актеры. И думаю, что я… ему помогала. Не писать, конечно, — это не моя сфера. Но иметь хорошую жизнь (ну, по моим возможностям), чтобы он мог работать спокойно…»

Когда Марина говорила о том, что никак не помогала Высоцкому писать, она, безусловно, скромничала, а может, просто лукавила. Без ее присутствия в жизни поэта не родились бы у него прекрасные, как будто выдышанные, строки: «Нет рядом никого, как ни дыши…», «Это время глядело единственной женщиной рядом…», «Не сравнил бы я любую с тобой, хоть казни меня, расстреливай!..», «Кровиночка моя и половинка..», «Я жду письма… Мне все про тебя интересно…», «Люблю тебя сейчас, не тайно — напоказ!..», «Из пены уходящего потока на берег тихо выбралась Любовь…», «Я верю в нашу общую звезду..», «Здесь лапы у елей дрожат на весу…» и многие-многие другие, вплоть до последнего, предсмертного признания в любви:

Я жив, тобой и Господом храним…

Близкие люди знали, что Марина приобщала его ко многим духовным ценностям, которых он до нее не знал, вводила в круг людей, которые до того представлялись недосягаемыми вершинами.

«Володя был невероятно пытливым человеком. Ведь если бы он жил только среди вэтэошных мальчиков, которые с ним пили водку, наверняка бы он не встретил всего того, что встретил, — мрачно предрекал близкий товарищ Высоцкого начала 1970-х годов Иван Дыховичный.[20] — Они бы, мальчики эти, его бы пихали на другое… Сколько мы знаем людей, которые на одной песне закончили… Вот они написали одну хорошую песню — и на ней закончили. Закончили — и на первой и последней своей песне ехали дальше всю жизнь. А Володя — он же до самой смерти еще что-то ломал, что-то писал. А была бы с ним рядом какая-нибудь красотулька или обывательница, или баба, которая заставляла бы его только бабки зарабатывать… так и пел бы без конца концерты, ни одной новой песни бы не написал, а просто тиражировал бы то, что уже сделано… Марина, безусловно, оказала влияние не только на Володину жизнь, но и на его поэзию. Здесь никаких сомнений быть не может…»

Вот лишь один пример. Во многом Марине Владимировне мы обязаны хотя бы тем, что узнали Льюиса Кэрролла в удивительной интерпретации Владимира Высоцкого. До поры до времени поэт знать ничего не знал о девочке Алисе и о таинственной Стране чудес, и, естественно, когда ему предложили принять участие в создании музыкального дискоспектакля, он искренне удивился: «А при чем тут я?..»

«Уговаривали мы Володю невероятно долго, — рассказывал Абдулов, основной закопёрщик „Алисы“, — и помогла в этом Марина. Она как раз приехала, начала объяснять Володе, что это лучшее произведение из тех, которые написаны для детей. Дети всего мира читают это, и это будет замечательная работа…» Влади, которая только что сама в Париже участвовала в радиопостановке «Алисы», предприняла настоящую интеллектуальную атаку: «Это была лекция о мировом значении Льюиса Кэрролла, о предрассудках, мешающих восприятию классики, и о многом другом, касающемся поэзии… И Высоцкий погрузился в чужеземную сказку…»

Не зря, выходит, Михаил Шемякин сравнивал Влади с Теодором, братом Ван Гога, который служил неистощимым источником творческой энергии для великого художника.

Марину переполняла гордость, что именно она становилась первой слушательницей новых песен Высоцкого: «Были тексты, которые очень долго не материализовывались, он про них думал. Я чувствовала, как они рождаются… Вдруг он вставал ночью и, стоя, писал там на бумажке какие-то обрывки, и из этого рождалась песня через какое-то время. Ему нужно было записать то, что у него в голове было. Я всегда была первым зрителем или слушателем. Он очень любил, когда работал, чтобы я лежала на диване, около стола. Я засыпала, конечно. Он меня будил, пел. Я снова спала…»

С ним было так легко жить, утверждала она. Когда он не пил, конечно. Когда был в своем нормальном состоянии, он был мягким, добродушным, тактичным и очень щедрым. «Он был работяга. Работал днем и ночью. В этом смысле он был очень сильным…»

В один из вечеров, когда они, как ни странно, никуда не спешили, Владимир положил перед ней десяток сколотых скрепкой страничек машинописного текста: «Почитай…»

«…А он хотел разговаривать только о ней и не скрывал этого, и все время думал, как ему сказочно повезло, и снова просил:

— Улыбнитесь.

И она улыбалась. Только почему-то ей вдруг показалось, что он вовсе не играет в какую- то игру, что он в самом деле верит, что все его слова и такие милые, смешные жесты, когда не хватало слов, но все это не ей, вернее, совсем не ей. Но они не могли уже остановиться, уж очень ей нравилась ее новая роль и ее новый знакомый.

…Когда они опять оказались вдвоем, он сказал ей, что у него мало времени, что он так не хочет уходить и еще, и еще… А когда не хватало слов и жестов, он незаметно начал петь какие-то красивые слова на мелодию уплывающего города, и она иногда вступала вместе с ним, и у них удивительно хорошо получалось вдвоем.

— …Ты с ума сошла, — говорила ее подруга. — Ты с ума сошла. Он ведь сегодня уедет! И все. Ну и что, что он смешной и трогательный, и красивый. Он просто сумасшедший. И ты тоже!

— Да, — ответила девушка, — это так заразительно. Мне даже показалось, что все так, как он говорит, и что я тоже верю в это!»

— Откуда ты это знаешь? — прижав ладонью рукопись, спросила Марина, глядя на Владимира.

— Что именно? — он поднял голову и отложил в сторону гитару.

— Ну вот что именно говорили мне подруги, что ты сумасшедший и что я дура. Разве я тебе все это рассказывала?

— Об этом не так уж трудно было догадаться. А что, разве тебе такое не говорили твои добрые подружки? — Высоцкий, тепло и мягко улыбаясь, любовался Мариной, которая уютно, очень по-домашнему устроилась на дряхлой, скрипучей чужой тахте в очередной чужой квартире и, подперев рукой свою золотую голову, читала его «Удивительную историю, которая произошла с очень молодым человеком из Ленинграда и девушкой из Шербура». Всего несколько страничек текста, то ли фрагменты повести или сценария, то ли заявка на него. Что это, Высоцкий сам толком не знал. Жанр как таковой его вообще не интересовал. Главное — Марине нравилось то, что он написал или списал с их собственной «удивительной истории».

Но ей ведь действительно была по душе его новелла, чем-то напоминавшая сюжет романтической картины «Шербурские зонтики», которая недавно побила все сборы советского кинопроката. Фильм о любви — и больше ни о чем. А зачем еще что-то, если есть любовь?..

Прочитав Володины прозаические наброски, Марина чутьем профессионала (многолетнее общение с продюсерами все-таки дало свои плоды) поняла, что, возможно, это есть их реальный шанс. Это можно и нужно снимать! Риска никакого. Материал «Истории» изначально предполагает широкую аудиторию и в России, и во Франции, а при удачной рекламной раскрутке — и в Европе. От кого здесь зависит судьба