единственное, чего они могли бы опасаться, что письмо случайно вскроет кто-то из общежития. Дуриком. Но, увидев этот самый невинный текст, такой человек, по их мысли, запечатает письмо и снова положит его на место. Поэтому и затемнились они чуть-чуть, слегка. Именно на тот случай. На недотепу. Значит, Лешка был прав. Лешка, он даже сам не представил бы себе, до чего он был прав. Черт. Выползти на святом духу, почти ни на чем — на связь. На реальную связь, и на какую. На такую реальную, что дальше некуда, просто некуда. А он, Ровнин, он, кажется, этот выход, ювелирный выход, просто-напросто вчистую завалил. По своей же вине. Впрочем, это неважно, по своей ли вине, или по воле случая, но завалил. Ведь еще днем, всего несколько часов назад, он мог легко, совсем легко, без особых усилий взять того, кто положил письмо. Тепленького и свеженького. Сделал бы он это без всяких закорючек, играючи. На ласковом слове. «Тихо, не шуметь. Сопротивление бесполезно». Теперь же — никаких гарантий. Это называется — «везение». Черт. Варвара Аркадьевна, если бы не она... Впрочем, есть вариант, что дело здесь не в Варваре Аркадьевне.
Еще раз перечитав письмо, Ровнин слово в слово переписал текст. Сложил вчетверо оригинал и дубль; оригинал спрятал в конверт, заклеил и положил на прежнее место, так, как было отмечено спичками. Потом стал не торопясь изучать словесный портрет, составленный Ганной.
Видно было, что текст этот переписывался Ганной не один раз; но даже и в этой последней, ровной, аккуратной, сделанной с легким ученическим наклоном записи несколько слов все-таки были зачеркнуты:
«Волосы — светлые, длинные. Лоб — низкий (слово «низкий» зачеркнуто), кажется, обычный. Глаза — бесцветные (слово «бесцветные» зачеркнуто жирной линией), голубые. Нос — толстый. Губы — узкие. Подбородок — маленький, с ямочкой. Шея — толстая и короткая. Уши — маленькие и прижатые».
Конечно, все это упрощено. Но в принципе для рядового свидетеля вполне нормальный словесный портрет. Ровнин аккуратно переписал его, ничего не меняя. В оригинале приписал сверху:
«Составлено со слов свидетельницы Шевчук Г.».
Поставил число, расписался, вложил оригинал в чистый конверт; туда же положил дубликат письма «Пурхову В.» и оба пакетика с отпечатками пальцев. Да, передать все это в УВД придется Ганне, больше просто некому. Он написал на чистом конверте:
«Семенцову И. К. — лично».
Посмотрел на часы — четыре. Положил конверт в ящик стола и скоро заснул. Не очень крепко, но заснул прямо за столом. Он давно уже приучился спать в любой позе.
В семь Ровнин проснулся и прислушался. Услышал шум раковины. Потом движение. По общежитию ходят. Вот кто-то пробежал по второму этажу. Он посмотрел на стеллаж, отметил, что конверт на своем месте и не передвинут. Минут через пятнадцать, потягиваясь, из дежурки вышла тетя Поля. Постояла; шаркая шлепанцами, пошла на кухню — ставить чайник. Вернулась она уже к входной двери, сняла запор, кивнула ему, сказала: «Ой, не проснусь никак» — и снова ушла в дежурку.
Ровнин долго еще сидел за столом и ждал; ему нужна была Ганна. Она спустилась примерно около восьми, и он сразу же заставил ее вернуться и принести сумочку: нести конверт в руках было рискованно. Рассказал, как найти городское УВД. Отдать конверт в приемную попросил без всяких объяснений — просто отдать, и все.
Она вернулась часа через полтора. Остановилась около стола и кивнула. Ганна смотрела сейчас на него слишком внимательно, и он понял, что после поездки в УВД все для нее должно быть страшно серьезно, так как теперь она, конечно, понимает что к чему. Отстранить бы ее от всего этого. Нет, нельзя. Она будет ему нужна, пока они не придут за письмом, а если они не придут, то — до утра пятого июня.
— Все в порядке?
Ганна вместо ответа передернулась, и он понял, что у нее начался мандраж. Надо ее успокоить. Как угодно успокоить, тоном, голосом, поведением. Дать понять, что все, что происходит, не очень значительно. Он просто ищет мелкое жулье, самое мелкое. Надо ее успокоить, потому что нервотрепка ей сейчас ни к чему.
— Веселая жизнь, а, Ганночка? Ты поняла, что я жуликов ловлю? Аферистов?
Она кивнула. Легкое волнение у нее осталось. Впрочем, может быть, и не легкое.
— Скоро все это кончится. Пока же все, как обычно, девушка. В четыре жду вас на том же месте, у фонтана. Хорошо?
— Хорошо. — И она ушла.
В половине десятого Лиза принесла утреннюю почту; писем на «П» на этот раз не было. К десяти, сидя за столом и прихлебывая чай, который принесла тетя Поля, Ровнин наконец почувствовал себя свежим. Абсолютно свежим, отдохнувшим и легким.
В общем, он попытался убедить себя, что ничего страшного не случилось. Попытался смириться с провалом, случившимся, хочет он того или не хочет, по его вине. В самый нужный момент он отошел от стола. Неважно, позвала ли его при этом Варвара Аркадьевна или нет. Несколько раз он попробовал себе представить: может быть, завал произошел все-таки не по его вине? Что, если они уже давно пасли его? Засекли и пасли? И конверт, положенный в ячейку «П», — не что иное, как манок? Манок, подложенный ими специально, в момент, когда он отошел?
Притянуто. Абсолютный самообман. Им не было никакого смысла так рисковать. Виноват в том, что в нужный момент у стола никого не оказалось, он, один он.
Самое плохое, что он теперь вынужден будет ждать их до пятого числа. Потому что на наблюдателей, которых в переулке уже наверняка выставил Семенцов, надежда небольшая: ведь прихожая и стеллаж для них вне видимости, а по внешнему облику они смогут определить только лопоухого, по Лешкиному рисунку. Есть еще словесный портрет того, кто положил письмо.
Что бы он сделал сам на их месте? Сам он, наверное, обязательно взял бы письмо сегодня. Брать его четвертого, а тем более пятого — как будто поздновато. Но деться некуда, теперь он уже напрочь привязан к этому стеллажу, самым настоящим образом привязан.
В двенадцать позвонил Семенцов. Ровнин сразу узнал его голос, низкий, сухой, почти без посторонних оттенков:
— Андрей Александрович? Здравствуйте, Иван Константинович беспокоит.
— Здравствуйте, Иван Константинович. Слушаю вас.
— Насчет ремонта, о котором вы просили, все в порядке. («Дополнительное наблюдение за общежитием установлено».) За марочки спасибо, редкие, в каталогах их нет. («Письмо с отпечатками пальцев получил, всесоюзному розыску они неизвестны».) Что, с мастером увидеться вам так и не удалось? («Того, кто положил письмо, вы упустили?»)
— Да. Не дождался он меня, беда просто.
— Было светло? («Предполагаете, что он вас раскрыл?»)
— Да так, серединка на половинку. («Точно не знаю».)
— Вы сами свет не включали? («Вы ничем не могли себя обнаружить?»)
— Что вы, Иван Константинович.
— Ладно. Зато открыточка ваша просто загляденье. («Перехваченное письмо считаю чрезвычайно важным».) Андрей Александрович, у меня тут приятели скоро соберутся, так что позванивайте. Не забывайте старых друзей. («Скоро предстоит серьезная операция, поэтому прошу постоянно поддерживать со мной тесную связь».) До свиданья. Был рад.
— Конечно, Иван Константинович. Всего доброго. («Буду постоянно держать вас в курсе событий».)
