просто встретил похожего на тебя человека.
Шон положил пистолет на низкий, покрытый бамбуковой циновкой топчан, взял Хоанга за руки и, сев на топчан сам, усадил его рядом.
— Ты не представляешь, как я рад нашей встрече. Подожди, сколько же лет мы не виделись?
— Пожалуй, больше двадцати.
— Двадцать лет! — воскликнул Шон. — Подумать только — двадцать лет! Ну, рассказывай, рассказывай, как ты жил все эти годы?
— Как жил? Партизанил в джунглях. Потом — подпольная работа. Ничего особенного. Ты-то как? Ведь я считал тебя погибшим. Помнишь нашу последнюю встречу в августе пятьдесят третьего?
— Еще бы! Ты сказал тогда, что Лан ждет ребенка.
— Так вот, через несколько дней меня взяли на улице. Я думал случайно. Но потом понял: кто-то выдал. Сначала водили на допросы. Потом трибунал, приговор: смертная казнь через повешение. Но мне устроили побег, и я перебрался в освобожденные районы. Первое время получал весточки от Лан, от тебя...
— Ну как же, — оживился Шон, — прекрасно помню. Лан передавала свои письма через меня. А я еще подшучивал над ней и говорил, что по правилам конспирации не положено вести любовную переписку. Ух, и злилась же она на меня!
— А потом пришло последнее письмо от Лан, — продолжал Хоанг. — Совсем короткое — всего несколько слов. Она писала, что у нас родился сын и что ты погиб в перестрелке с полицией на ее глазах. Если бы ты знал, как я переживал! Даже рождение Виена не обрадовало меня. Ведь я тебя любил больше, чем остальных братьев. Помнишь?
— Конечно помню, — задумчиво отозвался Шон. — Ты всегда заступался за меня перед отцом. Хотя попадало мне всегда за дело.
— Это верно, — согласился Хоанг. — Ты доставлял ему немало огорчений своими выходками.
— Да, я заставил тогда всех вас поволноваться. Помнишь, я заявил, что буду артистом, и убежал из дому с бродячей труппой? А как собирался стать богачом и завел дружбу с сыном хромого Тюнга — помнишь? Он держал ткацкую фабрику.
— Помню, — кивнул Хоанг. — Помню, как он чуть не затащил тебя в бойскауты националистов, да ты вовремя опомнился. Мы все ужасно переживали за тебя. Особенно отец. Он так боялся, что ты окажешься в другом лагере. А я его успокаивал и говорил, что это у тебя — возрастные заскоки и что ты обязательно станешь настоящим человеком. Так оно и получилось. Прошло время, ты угомонился и избрал единственно верный путь.
— И все благодаря тебе. Сколько сил ты потратил, чтобы образумить меня!
— Как давно это было! К счастью, Лан ошиблась, и я снова вижу тебя. Я до сих пор не могу поверить...
— Лан не ошиблась, Хоанг, — снова стал серьезным Шон. — Считай, что я выбрался с того света.
— Значит, действительно все было так, как она написала?
— Да. Все было именно так.
Шон поднялся, подошел к столу и бросил в небольшой чайник щепотку зеленого чая. Залив чай кипятком из термоса, он вернулся на место.
— Лан не ошиблась, — повторил он. — В тот день она должна была передать мне очередную информацию для центра. Я ждал ее в условленном месте и вдруг заметил, что за мной следят. Лан была уже в нескольких шагах от меня. Я побежал, чтобы они не успели заметить, кто должен ко мне подойти. Они бросились за мной. Я думал, что смогу оторваться, но наперерез бежали еще трое. Я выхватил пистолет, начал стрелять. Потом что-то обожгло спину, все начало вертеться перед глазами. Очнулся в доме у каких- то людей на окраине Сайгона. Они сказали, что неделю назад меня вынес из морга сторож. Случайно заметил, что я жив. Всю неделю я пролежал у них без сознания, а потом провалялся еще месяц. Они нашли доктора, который вытащил из меня три пули. А четвертая до сих пор сидит где-то под лопаткой — так ноет порой, сил нет. Когда я уже окончательно поправился, пробрался в Сайгон, нашел одного из наших — Кама. Не знаю, помнишь ли ты его. Кам сказал, что в городе были аресты и что почти вся наша группа разгромлена. Только через полгода удалось установить связь с подпольем. Потом — снова провал, семь лет тюрьмы, побег. И опять подпольная работа в Вунгтау, Кантхо и, наконец, здесь, в Сайгоне.
— Кам... Имя знакомое, а лицо вспомнить не могу.
— Да я тоже уже забыл всех в лицо. Видишь, даже тебя не узнал, грустно улыбнулся Шон. — Как мало нас осталось. И как много товарищей мы потеряли.
— Да, — задумчиво согласился Хоанг. — Потеряли мы многих.
Шон поднялся и подошел к столу. Поставив чайник и две маленькие керамические чашечки на деревянный поднос, он пошел назад, к топчану.
— И самая большая потеря для меня, — сказал он, — это гибель Лан. Столько лет прошло, а я никак не могу привыкнуть к мысли, что ее нет в живых.
— Лан?! — брови Хоанга удивленно поползли кверху. — Да что ты, Шон! Она жива. Жива!
Шон словно споткнулся о невидимую стену и остолбенело уставился на Хоанга, держа поднос в руках:
— Как — жива? Мне... мне сказали, что ее... в пятьдесят третьем... Ты это серьезно?
— Ну конечно же! — весело воскликнул Хоанг.
— И вы... все эти годы были вместе?
— К сожалению, нет, — вздохнул Хоанг. — С тех пор я не видел ни ее, ни сына.
— Тогда... откуда тебе известно, что?..
— Лием сказал, — снова повеселел Хоанг. — Помнишь Лиема?.. Он учился со мной в одном классе.
— Хм. — Шон собрал морщины на лбу. — Нет, не помню.
— Ну, неважно. Потом мы вместе партизанили, а сейчас... — Хоанг вдруг рассмеялся. — Да что ты стоишь как столб с этим подносом. Сядь, я тебе все расскажу.
Шон послушно опустился на топчан, продолжая держать поднос. Хоанг взял его из рук брата и поставил около себя.
— Ну так вот. Лием сейчас работает в центре. Мы с ним встречались перед моим приездом сюда. Он-то и сказал мне, что Лан жива и что я увижу ее в Сайгоне.
— И ты видел ее?
— Нет еще. Но завтра или послезавтра увижу. И сына, наверное, тоже. За несколько дней столько встреч! Лием, ты, Лан, сын. Просто не верится!
Шон поднялся и направился к двери походкой человека, который потерял что-то и теперь безуспешно пытается найти потерянную вещь. Потом он вернулся к столу.
— Ты чего? — удивился Хоанг.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал Шон. — У меня где-то был рисовый самогон. Это нужно отметить. Такое событие... такое... Ничего не соображаю. Подожди, где же он? Ах, да, здесь.
Шон открыл створки старенького, обшарпанного буфета и вытащил оттуда запыленную бутылку, в которой торчала тряпка вместо пробки.
— А где же рюмки? — рассеянно спросил он сам себя. — Ох, у меня рюмок-то и нет. Ну, ничего. Выпьем из пиал. Черт возьми, где же они?
Шон отыскал наконец пиалы, стоявшие на столе перед его носом, налил в них самогон.
— Выпьем, Хоанг. За Лан и за тебя. За то, что счастье снова вернулось к вам. И пусть оно сделало долгий путь. Теперь все позади.
Они выпили самогон до дна. Хоанг закурил сигарету, а Шон достал из-за топчана бамбуковый кальян[5], поджег табак и забулькал, с шумом втягивая в себя дым.
— Увижусь с Лан, с Виеном, — мечтательно произнес Хоанг, — а потом мы встретимся все вместе. Я представляю себе лицо Лан, когда она увидит тебя. Вот будет потеха.
— А где ты ее увидишь? — спросил Шон. — И чем она сейчас занимается?
— Чем занимается? — улыбаясь, переспросил Хоанг. — Чем может заниматься Лан? Конечно, тем же, чем и мы.
— Слушай! — Шон хлопнул себя рукой по лбу. — Я только сейчас вспомнил, что ты направлен к нам центром. Узнал тебя, и все сразу выскочило из головы. Разболтался, расчувствовался, стал вспоминать
