удивительно: декабрь 1941 г. в тех местах был суров. Стояли тридцатиградусные морозы, бушевали снежные метели.
Откатившись на западный берег Волхова, части 250-й пехотной дивизии стали в оборону на рубеже Ямно — Крупною — Ловково (269-й пехотный полк), Ловково — Новая Быстрица — Делявино (3-й батальон 263-го пехотного полка) и далее на юг — до Новгорода (части 262-го и 263-го пехотных полков)[182]. Спокойно отсидеться по блиндажам и залечить раны не удалось. 7 января 1942 г. началось новое наступление войск Волховского фронта, хотя оно и не получило развития, и «уже 14–15 января 4-я и 52-я армии, не выполнив своих задач, перешли к обороне». В разведсводке штаба 225-й дивизии 52-й армии от 18–28 января 1942 г. отмечалось, что «263-й и 262-й полки 250-й дивизии, опираясь на узлы сопротивления, упорно сопротивляются действию наших частей»[183].
Это сопротивление, как и предыдущие декабрьские бои, дорого стоило испанцам — по сведениям военнопленных, численный состав дивизии на конец января 1942 г. составил всего лишь 5–6 тыс. человек. В сводке штаба 52-й армии от 9–19 февраля 1942 г. отмечалось, что за рассматриваемый период, т. е. за 10 дней, полки испанской дивизии потеряли по 150–180 человек убитыми. К началу февраля 1942 г. в 262-м и 263-м полках осталось по два батальона, ибо по одному батальону было взято для усиления 269-го полка, понесшего большой урон[184].
Перебежчик 263-го полка, перешедший на сторону Красной армии в середине апреля 1942 г., рассказал, что потери дивизии за все время пребывания на фронте составили 8 тыс. человек[185]. Эти сведения подтверждает и генерал Э. Эстебан Инфантес, сменивший в дальнейшем Муньоса Грандеса на посту командира дивизии. Он сообщает, что потери на берегах озера Ильмень и реки Волхов (убитыми, обмороженными, ранеными) составили 14 тыс. человек (дивизия находилась в этом районе до конца августа 1942 г.)[186].
Военнопленные и перебежчики говорили, что количество обмороженных достигало 10–15 % личного состава, зимнего обмундирования дивизия не имела, лыж — также. Тыловые госпитали в Риге и Вильнюсе были переполнены ранеными.
Тяжелые потери дивизии объяснялись тем, что немецкое командование предпочитало ставить испанцев на самые опасные и уязвимые участки фронта. К тому времени у немцев сложилось вполне определенное представление об испанских солдатах. 5 января 1942 г. во время очередной «застольной» беседы в кругу своих единомышленников Гитлер заметил: «Нет более смелых парней. Они почти не укрываются. Они предпочитают смерть. Я знаю, что в любом случае наши солдаты всегда рады иметь соседями в своем секторе испанцев… Они очень храбры, стойки в лишениях, но дико недисциплинированны»[187]. Фюрер высоко оценил испанских солдат. Но все же ему хотелось, чтобы добровольцы «голубой дивизии» больше соответствовали требованиям, предъявляемым к солдатам современной армии. Некоторые качества испанских солдат вызывали у немцев недоумение: «Солдатам (немецким. —
Но как бы то ни было, немецкое командование считало, что «голубая дивизия» выдержала испытание, и в плане весеннего наступления немцев ей отводилась определенная роль.
Перебежчик 263-го пехотного полка 250-й дивизии в середине апреля 1942 года рассказал о том, что слышал от офицеров: Муньос Грандес разработал «план весеннего наступления».
Этому плану не суждено было осуществиться: оборонительные бои испанцев продолжались, а сам Муньос Грандес в конце мая уехал в Испанию. Вместо него временно командовать дивизией прибыл бригадный генерал Э. Эстебан Инфантес. Начиная с 1 мая 1942 г. в «голубую дивизию» стало поступать новое пополнение, а сменившиеся подразделения отправлялись в Испанию. По сведениям, полученным от военнопленных и перебежчиков, смена подразделений должна была полностью закончиться к 15 июня 1942 г., когда в дивизии число солдат и офицеров достигнет 12 тыс. Эти сведения в дальнейшем подтвердились, к концу июля было обновлено до 80 % состава дивизии[189] .
Готовясь к штурму Ленинграда, предполагавшемуся в сентябре, командование немецкой группы армий «Север» подтянуло к городу ряд новых соединений, в том числе и «голубую дивизию».
С 20 августа 1942 г. подразделения «голубой дивизии» небольшими группами со знаменами стали уходить на запад, а к 26 августа дивизия была полностью снята с фронта в районе Новгорода и по железной дороге переброшена под Ленинград — в Сиверскую, Сусанино, Вырицу, Большое Лисино, где оставалась 15–17 дней для окончательного укомплектования, подготовки и отдыха. 10–15 сентября дивизия заняла оборону на Кол пинском участке Ленинградского фронта, сменив 121-ю немецкую пехотную дивизию. Из общего оперативного приказа по 250-й дивизии следует, что границами сектора дивизии были: с востока железнодорожная линия Колпино — Toсно, а с запада — селение Баболово. Так «голубая дивизия» заняла свое место в кольце блокады, созданной немцами вокруг Ленинграда. «Голубая дивизия» тоже несет прямую ответственность за смерть, муки и страдания его мирного населения.
Гитлер был удовлетворен солдатами «голубой дивизии». Они пока, в общем, безропотно клали головы за дело фашистского рейха, подставляли лбы под пули, предназначенные немцам. Но в упоении от временных успехов — шла ранняя осень 1942 г. — фюрер связывал с «голубой дивизией» далеко идущие планы. 5 сентября 1942 г. в очередной «застольной» беседе он сообщил своим сотрапезникам: «Я думаю, что одним из наших лучших решений было разрешение испанскому легиону сражаться на нашей стороне. При первой же возможности я награжу Муньоса Грандеса железным крестом с дубовыми листьями и бриллиантами. Это окупит себя. Любые солдаты всегда любят мужественного командира. Когда придет время для возвращения легиона в Испанию, мы по-королевски вооружим и снарядим его. Дадим легиону гору трофеев и кучу пленных русских генералов. Легион триумфальным маршем вступит в Мадрид, и его престиж будет недосягаем»[190].
К этому времени предположение Франко, что война продлится долго, под влиянием событий на Восточном фронте переросло в убеждение.
Между «блоком» и «осью»
В разгар прогерманской и антикоммунистической кампании в испанской прессе, сопровождавшей поход «голубой дивизии» на Восток, который находил горячий отклик в фалангисгских кругах, пришло известие о разгроме немцев под Москвой. Впечатление было ошеломляющее. Английский историк С. Пейн даже утверждает, что «высшая точка энтузиазма в Испании по отношению к войне, которую вела Германия, спала вскоре после поражения под Москвой в декабре 1941 г.»[191]. Политика испанского правительства еще очень длительное время была открыто прогерманской и пронацистской. Но после декабрьского поражения немцев под Москвой Франко с еще большей настойчивостью стал избегать всего, что могло бы поставить Испанию на грань войны.
8 декабря 1941 г. Япония совершила нападение на Пёрл-Харбор. Америка вступила в войну. 11 декабря Германия объявила войну Соединенным Штатам. В тот же день Чиано записал в своем дневнике: «Вечером Риббентроп попросил нас поддержать предложение Германии о том, чтобы страны тройственного пакта объявили войну Соединенным Штатам. А как Испания?»[192]. Испания хранила молчание неделю. 18 декабря 1941 г. Франко и Серрано Суньер скрепили своими подписями декрет, в котором говорилось: «Испания сохраняет, как и в предыдущей фазе конфликта, свою позицию невоюющей страны»[193].
К толпам фалангистов, скандирующих время от времени «Гибралтар! Гибралтар!» у стен британского посольства, присоединились их коллеги, выкрикивающие «Куба! Куба!» у стен американского посольства. Всесильная гражданская гвардия спокойно взирала на эти бесчинства. Серрано Суньер «позволял» прессе
