Через несколько секунд ее руки и ноги были неподвижно прикреплены к стулу. Она тщетно пыталась освободиться от пут. Теперь она была совершенно беспомощна.
Ее ослепил яркий свет.
Дрожа от страха, она сосредоточенно разглядывала лицо, которое смутно видела перед собой. На нее смотрел уродливый человек с большим красным лицом и головой огромного размера, которая крепилась к тщедушному телу.
— Значит, ты поддерживаешь шиитов! — обвинил он, размахивая резиновой дубинкой рядом с головой Майады.
Из задней части комнаты раздался сердитый, осуждающий голос:
— Она вступала с ними в заговоры!
Другой голос выкрикнул:
— Подобные действия заслуживают наказания!
Это обвинение привело Майаду в замешательство. Ее воспитывали не очень религиозные родители- сунниты, которые дружили и занимались бизнесом с людьми самых разных религиозных убеждений. Майада никогда не испытывала предрассудков, связанных с религией, будь то сунниты, шииты, христиане или иудеи. Ее работниками были шииты. В типографии она принимала заказы от любых заказчиков или компаний, если они не противоречили закону. И с того самого дня, когда она открыла типографию, никто и никогда не просил ее печатать антиправительственные материалы.
Но вдруг Майаду посетило смутное воспоминание: несколько месяцев назад она получила заказ на печать шиитских молитвенников. Неужели проблема в этом? Но если печать молитвенников противозаконна, никто не проинформировал ее об этом. Майада знала, что правительство Саддама с ненавистью относилось ко всему, что было связано с шиитской частью населения Ирака.
Стараясь не показать, что ее охватила паника, Майада запротестовала:
— Я ничего плохого не сделала!
Но, конечно, все было тщетно.
Она уловила у себя за спиной движение, и ее ужас только возрос. Майада поняла, что тюремщики окружили ее.
— Вот что случается с теми, кто поддерживает шиитов, — сказал мучитель с большой головой. Он сделал шаг вперед и трижды с силой ударил ее по лицу.
Она закричала от ужаса.
Мучитель махнул рукой, и невидимый человек надел ей на глаза повязку.
Ей было очень страшно, но тем не менее она четко сказала, чтобы они ее слышали:
— Я ни в чем не виновата.
В ответ она услышала хохот.
Ее опять ударили. Потом пнули в голень.
По пальцам прогулялась резиновая дубинка.
Она заорала.
За этим последовала пощечина и окрик:
— А ну заткнись!
Они обступили ее со всех сторон, и сердце забилось с такой силой, что она слышала каждый удар.
Майада почувствовала, что с правой ноги сняли сандалию и палец на ноге взяли в зажим. Грубая рука потянула назад волосы, и второй зажим вцепился в мочку уха.
Преодолевая боль, она услышала, как по полу рядом с ней со скрипом протащили какое-то тяжелое оборудование. Готовилось нечто зловещее.
— Господи, сделай так, чтобы я выжила, ради Фей и Али! — молилась Майада.
— Вот что бывает с предателями, — пригрозил охранник.
Вокруг зажужжали какие-то машины. Вдруг ее пронзил первый электрический разряд, и когда он прокатился по ее шее, подмышкам, ноге и чреслам, она резко откинула голову назад. Казалось, ее тело поджаривают на огне.
— А-а-а-а-а-а! — Майада ловила ртом воздух, конвульсивно рыдая.
Они вновь и вновь посылали через ее тело электрические разряды. Дрожь и спазмы завладели Майадой, и судороги были такими сильными, что она запрокинула голову за спинку кресла. Боль становилась непереносимой.
—
В ответ раздался хохот.
На минуту они прекратили пытать ее электричеством.
Она так ослабела, что не могла говорить. Чей-то голос требовательно спросил:
— Расскажи нам о шиитах, которые готовят заговоры против Ирака.
Майада застонала и покачала головой. Она пыталась заговорить, но изо рта вырывалось только неразборчивое бормотание. Язык не двигался.
— Скорее. Назови имена.
Она опять замотала головой.
Раздались чьи-то шаги, и машина опять зашумела. Она закричала еще до того, как ее ударили электричеством.
Из-за повязки на глазах ей казалось, что по ее венам и сухожилиям струится огонь.
И когда она подумала, что эта агония никогда не кончится, вдали раздался пронзительный женский визг, крик боли, подобного которому ей не приходилось слышать раньше. Она быстро прошептала истовую молитву о бедной страдалице, которая издала этот душераздирающий крик, и потеряла сознание.
Через час дверь в камеру 52 открылась, и Майаду швырнули на бетонный пол.
Она была в обмороке, и женщины-тени не могли ее поднять.
Следующие часы Майада провела в полубессознательном помрачении.
Ей казалось, что она находится в Бейруте солнечным днем и ест любимое мороженое. Майада взглянула на балкон окрашенной в нежно-розовый цвет виллы. Там бок о бок стояли ее дедушка и отец. Они радостно улыбались и махали ей рукой, чтобы она бежала к ним и они укрыли бы ее в своих объятиях. Майада ускорила шаг, чтобы быстрее оказаться рядом с ними, но как она ни стремилась вперед, дистанция не сокращалась. Отец и дедушка уплывали все дальше, и Майада заплакала от разочарования. Затем с ней стали происходить ужасные вещи, и она закричала: о ее глаза тушили сигареты, на нее надевали наручники, а между локтями и коленями вставляли деревянную палку; ее вешали на крюке, запихивали в шину и катали взад-вперед, привязывали к столу и били палками по пяткам; крепили ремнями за руки к вентилятору на потолке, и тот крутился, крутился, крутился, поворачивая время назад, возвращая ее в детство.
Как и большинство зажиточных иракцев, родители Майады жили в Багдаде с сентября по май, а в летние жаркие месяцы путешествовали по Ближнему Востоку и Европе.
Майада жила с родителями и няней в красивом старом доме на берегах Тигра. В прекрасных соседних особняках размещались мать Низара и трое его братьев — Тарик, Заид и Кес. В открытые окна врывался свежий ветер с реки; он летел в окружавшие дома тихие сады, где царила тень, отбрасываемая деревьями. Прелестный маленький район был настолько безопасным, что нянечки позволяли Майаде и ее сестрам без присмотра бегать из одного сада в другой. Маленький черный скотч-терьер Скотти следовал за ними по пятам.
Детские годы были самым беззаботным временем в жизни Майады. Больше всего ей нравилось плавать, и у нее это хорошо получалось. Абдия умела отлично нырять. После дней, проведенных на солнце, тела девочек покрывались бронзовым загаром. Отец шутливо называл их «маленькие рыбки».
Сальва не была домохозяйкой в традиционном смысле слова, потому что она никогда не училась готовить и убирать, но она умело руководила слугами, так что дом всегда содержался в идеальном порядке. Особенно приятным для детей было то, что она устраивала лучшие вечеринки в Багдаде.
Она всегда закатывала пир по случаю рождения обеих дочерей еще до того, как в школе заканчивались занятия, и сестры отмечали праздник с друзьями, братьями и сестрами. А потом семья
