— Майада! Пойдем! — прокричал охранник.
Майада побежала к нему. Имена, номера и адреса звенели у нее в ушах.
Выйдя из камеры, Майада заметила, что в коридоре ее ждет офицер. Это был уродливый, высокий, грузный мужчина с желтоватой кожей. Когда он открыл рот, чтобы заговорить, Майада заметила, что зубы у него такие же желтые, как лицо.
Офицер отпустил охранника и повернулся к Майаде:
— Как поживаете, Ум Али?
— Разве мы раньше встречались? — спросила Майада.
Он ничего не ответил, но быстро прошептал:
— Меня зовут Мамун. Ваш случай заинтересовал меня. Вчера я видел Фей и Али. Завтра Салам вернется из Хиллы, чтобы присматривать за ними. Вас отведут к судье, который знаком с вашей семьей. Ему поступил приказ закрыть дело. Когда вас отпустят на свободу, не уезжайте из дома, пока я не приду навестить Али. — Подобный визит означал, что им выказано уважение. Али был еще подростком, но считался главой семьи Майады.
Она подняла руку и поправила платок на голове, пригладила платье. Ей предстояла самая важная встреча в ее жизни, а она одета в грязную одежду, от нее плохо пахнет. Она пожалела, что не следила за собой так же тщательно, как Самара. Как неудобно! Она предстанет перед судьей грязной и вонючей…
Пройдя по короткому тюремному коридору, Майада и ее невзрачный спутник повернули налево и оказались у двери из красного дерева. Таблички на ней не было.
Мамун, взмахнув рукой, приказал Майаде подождать.
Он постучал, вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Вскоре дверь открылась, оттуда появился Мамун и скомандовал:
— Заходите.
Майада сделала шаг в комнату. За деревянным столом сидел солидный мужчина. Он показался Майаде смутно знакомым.
— Меня зовут Муаяд аль-Джаддир, я судья, — представился он.
Майада сразу поняла, что этот человек — племянник Адиба аль-Джаддира, министра информации Ирака середины 1960-х годов.
— Как поживает ваша мать Сальва? — вежливо спросил судья.
На лице Майады промелькнула улыбка.
— Насколько мне известно, до моего ареста она поживала просто прекрасно. Не знаю, как она чувствует себя сейчас. Но спасибо, что спросили.
— Мой дядя Аль-Джаддир был близким другом ваших родителей. Он называл себя духовным сыном Сати аль-Хусри.
Она едва заметно кивнула. Теперь она испытывала больше уверенности в том, что этот человек пришел, чтобы помочь ей.
Судья Джаддир зашелестел бумагами, поднял ручку и стал подписывать документы. Он взглянул на нее и сказал:
— Майада, произошла ошибка. Я хочу, чтобы вы вышли отсюда и обо всем забыли. Вы должны стереть эти дни из памяти.
Ее тело содрогнулось при воспоминании о боли, которую она испытала за последний месяц, но она прикусила язык, чтобы не ответить судье, что никогда не забудет Баладият и тысячи ни в чем не повинных иракцев, которые мучаются в застенках. Вместо этого она поинтересовалась:
— А вы знаете, почему меня арестовали?
— Да, знаю. Один из ваших сотрудников напечатал листовки, призывающие свергнуть правительство. Однако этот случай доказывает, что в Ираке есть справедливость. Лучше просто забыть о том, что случилось.
— Значит, сегодня меня выпустят на свободу?
— Мы постараемся, чтобы это произошло как можно скорее. Пока возвращайтесь в камеру. Надеюсь, вас будет утешать мысль о том, что скоро вас освободят. — Судья положил ручку и мягко добавил: — Знаете, я приходил к вам домой в 1980 году вместе с Абу Али. — Он имел в виду Фадиля аль-Баррака, старшего сына которого звали Али.
Майада еще раз кивнула. Теперь она смутно припоминала их визит. Она поняла, почему судья назвал доктора Фадиля «Абу Али» — ведь Саддам обвинил его в шпионаже. Ни один здравомыслящий человек в Ираке не признается в том, что был знаком с человеком, которого обвинили в государственной измене и приговорили к смерти.
— Спасибо. До свиданья, — сказала Майада и вышла за деревянную дверь.
Мамун поджидал ее.
— Погодите, — велел он, еще раз зашел в кабинет и быстро вернулся с папкой, в которой лежало дело Майады. Офицер наклонился к ней. И хотя он вел себя очень любезно, его лицо по-прежнему пугало Майаду.
— Вашим документам необходимо дать ход, — заявил он. — Охранник отведет вас в камеру 52. Я приду, когда настанет время отпустить вас домой.
Майаде не терпелось узнать, когда она вновь увидит своих детей, и она рискнула еще раз спросить:
— Когда же это случится?
Мамун нетерпеливо скривил лицо. Нависнув над ней, он рявкнул, выкатив грудь:
— Я уже говорил: когда документы будут готовы. Сегодня, завтра, через день. Возвращайтесь в камеру и ждите. — Офицер щелкнул пальцами, подзывая охранника, а сам ушел.
Когда Майада семенила к камере 52, она едва верила в то, что случилось с ней сегодня. Сначала запел кабадж, затем она встретилась с судьей. Она едва поспевала за быстро шагающим охранником, потому что ей не терпелось поделиться с Самарой и другими женщинами-тенями хорошей новостью.
Как только она вошла в камеру, кабадж перестал петь.
Женщины взглянули на зарешеченное окошко. Они были поражены.
Рула, которую арестовали за то, что она читала Коран на работе и часто молилась, сказала:
— Бог прислал кабаджа, чтобы напомнить нам о своей власти.
Несколько женщин кивнули в знак согласия.
Самара, широко улыбнувшись, сделала шаг вперед, раскрыв объятия:
— Мы больше не можем пребывать в неизвестности! Скажи нам!
— Самара была права, — объявила Майада. — Кабадж прислал весточку от Бога. Меня отпускают на свободу!
Самара несколько раз повернулась на цыпочках, словно искусная балерина.
В камере раздались приглушенные возгласы женщин-теней. Они обнимались и плакали. В суматохе очки Иман соскользнули у нее с носа. Секунду она судорожно искала их на полу и, к счастью, нашла невредимыми.
— Без них я ослепну, — с улыбкой сказала Иман, водружая на нос тяжелые очки.
Даже Сафана и Сара, хотя они еще не пришли в себя после пыток, сели на нарах и, улыбаясь, поздравили Майаду.
— Ты позвонишь моей матери? — прошептала Сара.
— Да, Сара, обязательно, — улыбаясь, ответила Майада.
Самара так обрадовалась, что запрыгала по камере.
— Она позвонит всем нашим матерям! — Самара схватила Майаду за руку. — Рассказывай! Рассказывай! Когда тебя отпустят?
— Судья ничего не сказал. Когда я была в кабинете, он подписал документы, но офицер заявил, что им нужно дать ход.
— Чудесно! — нараспев произнесла Самара. — Значит, пройдет не больше десяти дней.
Майада нахмурилась, услышав ее слова.
— Десять дней? Я думала, меня освободят сегодня или завтра. Я не смогу вынести еще десять дней.
