Одноэтажная Америка

действие?

Полковник молча посмотрел на меня секунд десять и ответил:

— Сэр, я предпочел бы оставить ваш вопрос без внимания.

Что ж, все справедливо. Я имею право задавать любой вопрос, а он имеет такое же право не отвечать на него.

На территории Академии находится и храм. Это гигантское здание, увенчанное четырнадцатью башнями. Словом, смесь Диснейленда с Хогвартом Гарри Поттера. Смотришь на этот разгул архитектурной фантазии и не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать. Все-таки китч, хоть и не американское слово, но явление, дорогое американскому сердцу. Китч проникает во все, даже в облик церквей. Но вместе с тем: этот храм многоконфессионален, он открыт не только для христиан, но и для иудеев и даже мусульман. Вдумайтесь: тот или иной конкретный храм всегда служит только одной конкретной религии, то есть по определению разделяет верующих, а здесь все наоборот, храм открыт для всех, он людей объединяет, хотя это противоречит канонам. Не поклоняться неразумному канону столь же американская черта, как любовь к китчу.

Уезжали мы из Академии в задумчивости. «Сержант» ВДВ Артем Шейнин был явно под впечатлением увиденного. Брайан Кан из Монтаны высказал явное удовольствие от увиденного, тем, насколько откровенно разговаривали с нами, несмотря на сугубо военный характер места пребывания. Я тоже должен признать, что уровень рассуждений кадетов и офицеров, общий дух Академии, явное чувство гордости, которое испытывают будущие летчики, не только то, что они говорят, но как они это говорят — все это было для меня неожиданным.

Единственное, что посеяло тревогу в моем сердце, были слова молодого офицера, сказавшего, что его для защиты свободы и демократии в мире выбрал сам Господь. Большая ли разница между таким убеждением и верой мусульманского экстремиста в том, что если он взорвет автобус, набитый женщинами и детьми «неверного», его будет ожидать в раю сам пророк и сорок девственниц.

Глава 9 Bye-bye, love…

Не могу удержаться от соблазна процитировать Ильфа и Петрова:

«Наконец впереди появились огоньки Лас-Вегаса».

Ключевым здесь является слово «огоньки». Сразу понятно, что они ехали-ехали, стемнело и вот вдали показались огоньки, а раз огоньки, значит они вот-вот должны были въехать в очередной маленький городок.

Это было написано до того, как они провели целый день в городке Боулдер- сити, точнее, на близком к завершению строительстве «величайшей в мире плотины Боулдер-дам на реке Колорадо». Это, как они писали, «чудо техники», произвело на них неизгладимое впечатление. Там же они встретились с инженером Томсоном, «одним из немногих американских инженеров, получивших от советского правительства орден Красного Знамени». Как вы понимаете, советское правительство наградило американского инженера Томсона не за строительство Боулдер-дам. Его наградили за важнейшую роль в строительстве Днепропетровской ГЭС. Сегодня это страница забытая, она не фигурирует в учебниках истории России, но факт остается фактом: американские инженеры и рабочие сыграли важную роль в строительстве целого ряда гигантов советской индустрии, в том числе Сталинградского тракторного завода и Горьковского автомобильного завода. Эти люди приехали работать в СССР не в погоне за длинным рублем, а по сугубо идеологическим причинам: они хотели участвовать в строительстве первой страны социализма. Когда пошла волна сталинских репрессий, кое-кого посадили, кое-кого расстреляли, кое-кому удалось уехать. Но это был еще 1935 год, оставалось два года до тридцать седьмого, и розовые мечты о первом в мире государстве рабочих и крестьян еще были наполнены глубоким смыслом.

Эта глава «Одноэтажной Америки» — одна из самых политических. Пересказывая свой разговор с Томсоном, Ильф и Петров выражают удивление и даже возмущение, что в Америке никто не знает имен строителей плотины Боулдер-дам, знают лишь названия компаний, участвовавших в этом деле, например «Дженерал Электрик». В СССР, говорят они, имена строителей известны всей стране. Словом, с Томсоном у них возникает идеологический спор, и в конце главы они пишут:

«Слава в этой стране начинается вместе с паблисити. Паблисити же делают человеку только тогда, когда это кому-то выгодно.

Кто пользуется в Америке действительно большой, всенародной славой? Люди, которые делают деньги, или люди, при помощи которых делает деньги кто-то другой. Исключений из этого правила нет. Деньги! Всенародную славу имеет чемпион по боксу или чемпион по футболу, потому что матч с их участием собирает миллион долларов. Славу имеет кинозвезда, потому что ее слава нужна предпринимателю. Он может лишить ее этой всенародной славы в ту минуту, когда этого ему захочется. Славу имеют бандиты, потому что это выгодно газетам и потому что с именами бандитов связаны цифры с большим количеством нулей.

А кому может понадобиться делать славу Томсону или Джексону, Вильсону или Адамсу, если эти люди всего только строят какие-то машины, электростанции, мосты и оросительные системы! Их хозяевам даже невыгодно делать им славу. Знаменитому человеку придется платить больше жалованья».

Я привел эти слова вовсе не для того, чтобы вступить в диспут с моими любимыми авторами, которые когда-то поразили меня тем, насколько тонко и точно они почувствовали Америку, несмотря на то, что приехали туда впервые и не знали английского языка. Тяжело говорить об этом, но мне кажется, что Ильфу с Петровым повезло, что они не успели увидеть, во что в конце концов превратилось первое в мире рабоче-крестьянское государство. Что до приведенной мною их оценки — она, как мне кажется, не лишена оснований…

Мы проехали Боулдер-сити по пути в Лас-Вегас, и не задержались на гребне плотины, которая уже давно не является величайшей в мире. Правда, нас дважды тормознули на антитеррористических КПП, но пропустили даже без досмотра машин, в которых мы могли бы везти достаточно взрывчатого материала, чтобы разнести это «чудо техники» ко всем чертям. Было совсем темно и пустынно, мы ехали вверх, добрались до вершины и — жжжжахххх! — уперлись глазами в море огней. Это трудно передать. Представьте, что вы находитесь в совершенно темной комнате вот уже несколько часов и вдруг кто-то включает на полную мощь освещение. Перед нами, в низине, горело и переливалось миллионами огней огромное пространство. Это и был Лас-Вегас.

«Что только не вообразит москвич в морозный декабрьский вечерок, услышав за чаем речи о ярких дрожащих огнях города Лас-Вегас! Живо представятся ему жгучие мексиканские взгляды, пейсы, закрученные, как у Кармен, на шафранных щечках, бархатные штанишки тореадоров, навахи, гитары, бандерильи и тигриные страсти.

Хотя мы давно убедились в том, что американские города не приносят путешественнику неожиданностей, мы все же смутно на что-то надеялись… Но Соединенные Штаты соединенными усилиями нанесли нашему воображению новый удар. Проснувшись в кэмпе и выехав на улицу, мы увидели город Галлоп во всем блеске его газолиновых колонок, аптек, пустых тротуаров и забитых автомобилями мостовых… Лас-Вегас окончательно излечил нас. С тех пор мы уже никогда не надеялись натолкнуться в новом городе на какую-нибудь неожиданность… В Лас-Вегасе мы оставались ровно столько времени, сколько понадобилось для того, чтобы съесть в аптеке «брекфаст намбр три» и, развернувшись возле сквера, где росли столбы электрического освещения, ринуться вон из города».

Двух-трех абзацев хватило для описания Лас-Вегаса, или, как его чаще называют, Вегаса, того времени. Но как описать Вегас дня сегодняшнего, не понимаю.

Если главную улицу Нью-Йорка, Бродвей, называют «Великим Белым Путем», то главная улица Вегаса, так называемый Стрип, — это Великий Белый Путь в квадрате. Если говорят о Нью-Йорке, что это город, который никогда не спит, то Вегас — это город, который никогда не спит в кубе. Это мировая столица игорного бизнеса, мировая столица китча, мировая столица шоу-бизнеса, магнит, притягивающий ежегодно вчетверо больше туристов, чем Гранд Каньон, миллионы людей, мечтающих мгновенно разбогатеть,