вернуться в Азию. Из-за дискриминации. Потому что мы не выглядим «как американцы». Они смотрят на наши азиатские лица и говорят: «О, он иммигрант», хотя мы живем здесь уже пять поколений.
Как мне кажется, «американец китайского происхождения» — это китаец, родившийся в Америке, пусть даже в пятом поколении, но в душе он остается больше китайцем, чем американцем. Я, например, думаю, что во время Олимпийских игр 2008 года в Пекине «американские китайцы» будут болеть не за Америку, а за Китай.
Это тот случай, когда не сработали ни «плавильный котел», ни «салатница».
Артем Шейнин, наш креативный продюсер, «афганец», вэдэвэшник, не любит гомосексуалов. Прочитал предложение и подумал: нет, не то. При упоминании «голубых» лицо Артема каменеет, в голубых глазах появляется стальной блеск, губы сжимаются в тонкую прямую линию, в общем, сказать «не любит» — ничего не сказать.
Нам предстоял визит в район Кастро, который, если верить рекламным данным, является самым большим в мире местом проживания геев. Так было не всегда. В начале XX века этот район назывался «Маленькой Скандинавией», здесь в основном жили выходцы из Швеции, Норвегии и Финляндии, потом их место заняли ирландцы, и лишь в шестидесятых годах Кастро стал столицей геев. Именно отсюда в самом начале восьмидесятых годов пошла неизвестная эпидемия, которая получила название «синдром приобретенного иммунодефицита» — СПИД.
Я никогда не понимал тех, кто испытывает неприязнь к людям иной сексуальной ориентации. Мне всегда казалось, что два взрослых человека имеют право жить так, как они того хотят. Я считал и считаю, что любое преследование человека по признаку сексуальных предпочтений — варварство. Вместе с тем, мне кажется странным стремление геев публично демонстрировать свою приверженность к однополому сексу с помощью радужных флагов и баннеров, равно как и парадов. Правда, они долгие годы подвергались дискриминации, да и сегодня продолжают ощущать осуждение общества — осуждение, я бы добавил, вполне лицемерное. Яркий пример — служба в Вооруженных силах США.
Долгие годы гомосексуалам военная служба была запрещена. Долгие годы они боролись за право защищать свою страну с оружием в руках. Наконец, приняли совершенно поразительный закон: гомосексуалы по-прежнему не имеют право служить в Вооруженных силах США; но тот, кто записывает волонтера, не имеет права спросить его о его половой ориентации, и поэтому если желающий служить сам не скажет об этом ничего, его обязаны принять. Этот закон получил название «Не спрашивай — Не говори».
Наш поход в Кастро был обусловлен желанием посмотреть, как выглядит район, в котором живут преимущественно геи, как ведут они себя на «своей» территории.
Артем передвигался так, как, возможно, передвигался в Афгане, ожидая внезапного нападения моджахедов. Но никакого нападения не было. Да, мимо нас шли, обнявшись, мужские пары, да, были магазины книг, календарей и прочих предметов «для геев», да, одежда, выставленная в витринах, отличалась некоторой остротой, но в общем — район как район. В помещении кинотеатра «Кастро», великолепного образца стиля «модерн» 1922 года, мы провели несколько интервью, из которых явствовало, что эти люди в свое время собрались здесь, в Сан-Франциско, потому что это был и остается самый либеральный город Америки, который позволяет каждому человеку быть тем, кто он есть. Это были люди, пострадавшие от дискриминации, преследуемые, это были люди, которых в свое время первыми стал косить вирус иммунодефицита, но это были люди совершенно адекватные, умные, тонкие, с хорошим чувством юмора, и мне хотелось, чтобы их увидели наши будущие зрители в России, которые, увы, не отличаются толерантностью и в своем большинстве находятся в плену предрассудков.
По ходу интервью я задал вопрос, который на самом деле имел адресата в лице внимательно слушавшего нас Артема:
— Что бы вы сказали гетеросексуалу, который испытывает отвращение к геям?
— Я думаю, я спросил бы этого человека: «Можете вспомнить день, когда вы решили, что будете гетеросексуалом?» Вот как я бы ответил, потому что, скорее всего, он не может. Так же, как не могу я вспомнить, когда решил быть тем, кто я есть. Я просто такой, какой есть.
Потом, когда мы завершили работу, Артем сказал:
— Знаете, эти голубые не такие, как наши. Они ведут себя нормально, они, ну, как вам сказать, не выпендриваются, не изображают из себя…
И потом задумчиво молчал до самого нашего мотеля.
Довольно много лет тому назад, в Калифорнии, я познакомился со Степаном Пачиковым. Степан по национальности удин — считаю важным довести это до вашего, читатели, сведения, поскольку удины столь же древний народ (их упоминает Геродот в V веке до н. э.), сколь малочисленный (Степан любит рассказывать о том, что он готов дать доллар со своей подписью любому человеку, который знает, кто такие удины: пока что он отдал за все время всего два доллара).
Невысокого роста, плотного телосложения, несколько носатый, Степана более всего отличают его глаза: в них можно увидеть удивительное сочетание ума, мудрости, сострадания, печали, понимания…
Степан — компьютерщик, еще в советское время он создал в Москве свою фирму «Параграф», был приглашен в США, где «задержался». Заметьте, не иммигрировал, но просто стал работать, потом, поняв, что проводит больше половины своего времени в США, позвал жену с детьми. С тех пор — кажется, с 1992 года — они живут в США. Свою фирму Степан продал весьма удачно, стал человеком более чем обеспеченным, создал новую фирму и работает над новым проектом. Степан — один из множества русских программистов и компьютерщиков, которые переехали в Силиконовую Долину — так называется этот район, где еще в 1934 году был изобретен первый компьютер.
Понятно, что нас интересовала русская иммиграция; она многочисленна и чрезвычайно разношерстна: на Восточном побережье США, в Нью-Йорке, точнее, в местечке Брайтон-Бич, живут в основном выходцы не из Москвы и Санкт-Петербурга, люди не особенно образованные, скажем, не интеллектуальная элита.
На Западном побережье и в особенности в Сан-Франциско и прилегающей к нему Силиконовой Долине живут бывшие москвичи и петербуржцы, выпускники МИФИ, мехмата, физфака, люди блестяще образованные, люди с деловой жилкой. Их уехало из СССР, а затем из России сотни тысяч, и это реальная потеря.
В отличие от тех иммигрантов из России, с которыми встречались Ильф и Петров, нынешние совершенно не думают о возвращении на родину. Та так называемая первая волна была вынуждена бежать, она не приняла революцию, она рассматривалась новой властью как враг, а с врагами поступали круто; эта иммиграция чаще всего прозябала, ностальгировала и совершенно не чувствовала себя дома. Кроме того, она в обязательном порядке учила своих детей русскому языку — собственно, мой отец был таким ребенком, и в его окружении все говорили по-русски блестяще, даже те, которые родились за границей.
Нынешняя эмиграция, за исключением буквально нескольких конкретных людей, не была вынуждена уехать, не бежала от кого-либо, она уехала, как мне кажется, безо всякого сожаления, она Россию не любила. Ее дети, как правило, либо говорят плохо по-русски, либо не говорят вовсе (о том, чтобы писать и читать, не может быть и речи). Нынешняя по большей части бравирует тем, что, мол, «мы — американцы!», хотя они американцы лишь постольку, поскольку имеют американский паспорт.
Иммиграцию Западного побережья роднят с иммиграцией Восточного побережья лишь немногие, но, на мой взгляд, принципиально важные черты:
— Расизм. Они выходцы из СССР и России, плохо относятся к чернокожим, латиносам и прочим «цветным».
— Консерватизм, граничащий с реакционностью. Они голосуют за республиканцев, они горячие патриоты Буша, войны в Ираке, они поддерживают идею нанесения ядерного удара по Ирану, они против каких-либо государственных социальных программ, направленных на помощь малоимущим.
— «Антирусский» рефлекс. Я имею в виду их абсолютное нежелание согласиться с тем, что в России происходит или может происходить хоть что-что хорошее, их страстное желание обличать Россию, винить ее во всех грехах. Иногда это производит комическое впечатление, но чаще меня, признаться, раздражает.
