Город широко распространился на низменном перешейке между Миссисипи и озером Пончертрейн. От места впадения Миссисипи в Мексиканский залив до города — девяносто миль. Ближе к заливу не нашлось ни одного местечка, где можно было бы построить город. Но и там, где он построен, почва представляет собой наносную илистую глину. Город всегда страдал от наводнений и лихорадок. Вода, которая принесла ему богатство, одновременно сделала его несчастным. В течение всей своей жизни город боролся с самим собой, боролся с почвой, на которой он построен, и с водой, которая его окружает со всех сторон. Борется он и сейчас. Но главное уже сделано. Пончертрейн отделен от города бетонной набережной, которая спускается к озеру ступенями. Подступы к городу на много миль покрыты системой плотин, по которым проходят безукоризненные автострады. В многолетней борьбе человека с природой победителем вышел человек… Нью-Орлеан — красивый город, он очень нам понравился…»
Говоря о Нью-Орлеане сегодня, нужно уточнять, о каком периоде речь: ДК или ПК, то есть До урагана «Катрина», или После. Если ДК, то я провел в нем несколько дней, и город меня пленил. Конечно же и прежде всего своим знаменитым французским кварталом, от которого веет таинственностью, чувственностью, чуть-чуть опасностью; здесь я окунулся в возбуждающий аппетит аромат креольской и кейдженской кухни, в крепкий запах местных сигар, но более всего в водопад ни с чем не сравнимой музыки: он, этот водопад, лился из каждой открытой двери каждого питейного заведения знаменитого Бурбон-стрит, выбирай, что твоей душе угодно: диксиленд, зайдеко, кейджен, блюзы, спиричуэлс. И все это живые исполнители — черные, белые, креолы, мастера своего дела. Именно здесь в самом начале прошлого века родилась музыка, которая прославила Америку на весь мир: джаз. Именно здесь начинали своей путь такие легенды, как Кинг Оливер, Сидни Беше, Джелли Ролл Мортон, Кид Ори и сам Луи Армстронг. Их раскрепощенные души продолжали жить здесь, на битком набитой любителями музыки, женщин, выпить и закусить Бурбон-стрит и после того, как они ушли в мир иной. Это было слышно, почти видно. Но это было ДК. А вот ПК…
Мы идем с Ваней Ургантом по Бурбон-стрит. Время вечернее, так сказать, разгульное, а народу почти нет. Из дверей питейных и прочих заведений звучит музыка, но на всем протяжении улицы только в одном из них играют живые люди. Во всех остальных — записи.
— Куда же они все делись? — спрашивает Ваня после моего рассказа о том, что было здесь прежде.
— Уехали, — отвечаю я.
— Надолго, думаете?
— Не знаю. Некоторые навсегда.
Это было в августе 2006 года, почти ровно через год после того, как ураган «Катрина» ударил по Нью-Орлеану с такой силой, что рухнули дамбы, которые так хвалили Ильф и Петров, и вода хлынула в город. Никто не знает, сколько людей погибло — конечно, больше тысячи. Трудно определить, сколько бежало и не вернется — десятки, если не сотни тысяч. Мы ездили и ходили по городу и не могли поверить своим глазам: казалось, все случилось вчера. Развороченные дома, перевернутые машины, и все это на протяжении километров и километров.
Перед глазами стоит Чарльз Роббинс III, рыбак в пятом поколении. Он сидит на ящике, позади него вода, справа — его рыболовецкое судно. Он, чувствуется, человек немногословный — невысокий крепыш с прищуренными глазами и плотно сжатыми губами.
— Все, что у нас было, все, что мы скопили за тридцать лет. Все — дом, холодильная установка, грузовики — все пропало. Не осталось ничего.
Он говорит с трудом, я вижу, что он еле сдерживает слезы. Но сдерживает.
— Мы сейчас стоим на коленях, так мы поползем, потом встанем с колен и пойдем, да только где помощь? Я за всю свою жизнь не просил у них и гроша ломаного, ничего не просил на халяву. А теперь я говорю: дайте мне костыль, я встану, я все приведу в порядок и выброшу этот костыль, и вам это вернется сторицей.
Говорит, стиснув зубы. Не жалуется, не ищет виноватого, просто не повезло, вот и все. При этом рассказывает совершенно буднично о том, как на своей лодке держался в самом «глазу» урагана и спас десятки других. Это все без пафоса, просто так, как должно быть.
Были еще встречи в этот тяжелый день.
Была встреча с журналистом Кленси Дюбосом, который дрожащим от гнева голосом рассказал нам о том, что дамбы, построенные корпусом армейских инженеров десятки лет тому назад, изначально имели серьезные дефекты, что один из инженеров писал и писал об этом. Чем кончилось?
— А тем, что его уволили!
Была встреча с Синтией Виллард-Льюс, членом городского совета. Эту модно одетую, красивую афроамериканку буквально колотило, когда она говорила:
— Мы — щедрый народ. Когда было цунами в Юго-Восточной Азии, мы посылали всякую помощь, и когда было землетрясение в Гватемале, мы были тут как тут, а когда приключилась эта беда с нами, мы остались одни, Вашингтон игнорирует нас. Такое ощущение, что лучше быть страной третьего мира.
Мы встретились с Питом Санчесом, чернокожим менеджером рекламы для радио, который, когда я стал спрашивать его о том, кто во всем этом виноват, ответил:
— Какой смысл говорить об этом? Случилось то, что случилось, надо идти вперед, а не оглядываться назад.
Была встреча с семьей Дегри — людьми, которые в четвертом поколении жители Нью-Орлеана. Они живут в престижном районе города — вернее, в том, что от него осталось. Они там одни — все остальные уехали. Они снесли остатки своего дома и начали строительство нового.
— Почему вы решили остаться? — спрашиваю я.
— Потому что Нью-Орлеан — это мы. Это наша жизнь, — отвечает Дениз Дегри, а ее муж Пьер добавляет:
— Дегри всегда жили здесь. Иногда я думаю, что, может быть, было бы правильно уехать, начать все сначала, но что-то держит нас здесь…
А в глазах такая тоска, такая печаль — невозможно смотреть.
Ужасно печальный день.
И ловлю себя на мысли: «Как же это может быть в Америке, в стране, которая гордится тем, что заботится о каждом своем гражданине, который попал в беду?»
Город Юнис находится в двух с половиной часах езды от Нью-Орлеана. В этом районе Луизианы живут кейдженцы. Точно неизвестно происхождение слова «кейджен», но согласно одной теории, его рождение связано с историей французских гугенотов, бежавших в Новый Свет от религиозных преследований. Приплыли они на восточный берег Канады, и назвали свою новую родину Аркадией. Себя же нарекли «Arcadiens», «аркейдьенс». Потом часть из них двинулись на юг, и по ходу их путешествия слово сократилось до «кадьенс», а потом, к тому времени, когда они добрались до Луизианы, стало звучать как «кейдженс». Они до сих пор говорят на французском языке XVII века и хранят свою особую культуру — кухню и особенно музыку. Несколько лет тому назад мне довелось побывать в этих краях, там я познакомился с Марком и Энн Савуа. То, что я увидел и услышал тогда, так меня захватило, что я пообещал себе: когда-нибудь я обязательно вернусь. Вот и вернулся.
День был субботний, и это было не случайно: дело в том, что каждую субботу с девяти утра до двенадцати дня в музыкальном магазине Марка происходит нечто совершенно замечательное; со всей округи съезжаются люди, у которых нет ничего общего, кроме двух вещей: они все кейдженцы, и они все играют на каком-то музыкальном инструменте.
Шел мелкий, противный дождь. Мы остановились на обочине шоссе около вывески: «МУЗЫКАЛЬНЫЙ ЦЕНТР МАРКА САВУА». Впереди нас были припаркованы разнообразнейшие машины: старые и новые, грузовички и микроавтобусы. Примерно в пятидесяти метрах от шоссе мы увидели музыкальный центр — небольшое одноэтажное здание. Вошли. Вдоль стен за витринами инструменты — разнообразные гитары, кейдженские аккордеоны необыкновенной красоты ручной работы, скрипки, духовые. Справа от входа — длинный прилавок, где выставлены всякого рода аудио- и видеодиски. Кроме того, на прилавке выставлены колбаски, хлеб, чай, кофе для всех желающих. А желающих человек пятьдесят набилось, одни сидят на поставленных тремя рядами стульях и слушают, другие расположились около пианино и играют. За пианино
