больной, безумный, всклокоченный.
– Спать немедленно. Немедленно спать, – сказал он вслух и повалился на кровать, не раздеваясь.
Эстер отвлек стук в дверь. Она открыла. В коридоре стоял Дэвид в пижаме и Бен, одетый по-уличному и почему-то промокший, словно из-под дождя.
– Стюарт сказал, тебе плохо? – с тревогой спросил кузен.
– Меня больше интересует, зачем ты ходила с ним ужинать, – сурово произнес журналист.
– Ребята, давайте завтра поговорим.
– Нет, надо кое-что прояснить, – сказал Бен. – Прямо сейчас, пока никто не наломал дров. Пустишь нас?
– Мне плохо, у меня нет сил, – взмолилась Эстер.
– Ненадолго!
Последней мыслью Эстер перед тем, как она потеряла сознание, было мелькнувшее, ироничное: «Как вовремя…»
Антонио стоял на тропинке, ведущей в гору, и ничуть не удивился, когда появилась девушка. Она прошла несколько шагов, в изумлении осматриваясь по сторонам. Чистое небо, даже чище и ярче, чем в Барселоне, яркие краски. Антонио протянул ей руку, она попробовала ухватиться, но что-то мешало, она не смогла приблизиться.
– Где мы? – спросила Эстер.
– В моем сне, – ответил архитектор. – В моем мире.
Они взошли на холм, и взгляду Эстер открылся город. Сказочный город, полный цветов и удивительных линий, не похожий ни на один из тех, что она когда-либо видела. Дома в нем, казалось, росли прямо из земли, росли сами по себе, по своим собственным законам, и ни одна линия не была вырубленно-прямой, но развивалась и извивалась, как ветви растений. Похоже на волшебство.
– Ты черпаешь отсюда идеи? – догадалась гостья.
Он пожал плечами:
– Я тут живу.
Она огляделась. Они стояли на площади, какой никогда нигде не существовало – причудливая ратуша цвета морской волны в неземных узорах; невероятные дома, видимо, жилые; плитка мостовой, где ни один кирпичик формой не повторял другой, но тем не менее был идеально подогнан к своим соседям.
– Так странно. Здесь очень тихо, а мне кажется, я слышу музыку, – промолвила Эстер. – Вот тут, – она указала на тяжелый фронтон, – Баха, тут – Моцарта, а тут, – кивком на легкомысленные цветастые витражи, – что-то совсем такое легкое, ритмичное.
– Невероятно, – прошептал Антонио.
– Что такое? – Эстер повернулась к нему, улыбаясь. Здесь, во сне, она выглядела лет на двадцать – следы переживаний исчезли, первые морщинки разгладились. Он залюбовался.
– Ты понимаешь всё.
– Что понимаю?
– То, что я не мог никому объяснить.
– Да что же тут объяснять? – Она рассмеялась, закружилась по каменным плиткам. – Эти дома – они живые! Они растут, как растения, из земли!
– Откуда ты такая? Откуда? – Он хотел ее поймать, но ему не удавалось – как это бывает во сне, тело вдруг потеряло всякую сноровку. А она – словно блик на воде – стала вдруг совершенно неуловимой. А потом блик померк – Эстер погрустнела, притихла.
– Откуда ты? – повторил Антонио.
Она приблизилась, насколько смогла – между ними всё те же непреодолимые десять-пятнадцать сантиметров.
– Не спрашивай меня.
– Две тысячи девять – это же год? Ты ведь из будущего?
– Не спрашивай.
– Я хочу знать. Я должен знать.
Он потянулся к ней поцеловать ее, но не смог – неодолимое расстояние вспыхнуло, и он проснулся.
Эстер проснулась оттого, что почувствовала: в комнате посторонний. Она улыбнулась, потянулась, открыла глаза, вспоминая сказочный сон, – и замерла. У изголовья, с подносом в руках, стоял Стюарт, распространяя запах утра, бодрости и кофе.
– Я вчера вел себя, как скотина, – сказал он самокритично. – Вот, хочу извиниться.
– Не надо было… – покачала головой Эстер, но на поднос заглянула – кроме чашки, там обнаружились еще сливки в пластике, поджаренные тосты, джем и масло. И стакан апельсинового сока, что окончательно примирило девушку с присутствием Стюарта.
– Ты как себя чувствуешь? Я беспокоился.
– Нормально, – Эстер взяла сок. В дверь в это время постучали. – Открыто!
В номер ввалилась целая делегация – Бен, Дэвид, стилист и гример.
– То ли дело, когда человек выспался, – заметил последний.
– Сегодня снимаем обзорную экскурсию, – сообщил Бен. – Ты готова?
– Но никакой цыганки, – напомнил стилист. – Мы договорились.
Эстер натянула одеяло повыше, пряча пижаму.
– Уважаемые, а может, вы все выйдете и дадите мне одеться?
Бен с подозрением покосился на Стюарта.
Из мастерской доносились удары молота. Изнывающий от жары Эстебан наблюдал, как яростно, воодушевленно работает друг.
– А что это такое будет, Вельзевул?
– Ворота для нового дома графа.
– Какие-то необычные? – Перейра потянулся к одной из странных деталей, пытаясь понять ее назначение.
– Необычные. На них будет вот такой, – Антонио показал рукой очертания, – распластанный дракон, а его голова будет выступать на зрителя так, словно дракон вот-вот оживет и слетит с ворот.
– Иногда мне кажется, что ты сумасшедший, – протянул Перейра, откладывая железку с каким-то даже испугом.
– Господи, ты только заметил? – без улыбки парировал Гауди.
– Послушай… – Эстебан прошелся по мастерской, заглянул в печь, подошел к окну. – То, что я говорил вчера про Пепиту…
– Что у нее появится другой?
– Ты не бери в голову. Я так, ляпнул, не подумав…
Антонио ударил молотом по железу.
– А ты не подумал, – голос его звучал в тон удару, – что у меня тоже может появиться другая?
– Другая? – Приятель вернулся на прежнее место, откуда лицо Гауди было гораздо лучше видно. – Антонио, что за ерунда? Какая другая?
– Американка, если я правильно понял.
– Вельзевул, откуда ты ее взял? Выдумал? Я вижу тебя каждый день, у тебя ведь нет никакой другой женщины, что ты несешь?
Мастер снова отложил молот, переворачивая будущего дракона щипцами. Потом бросил одну из раскаленных деталей в емкость, вода зашипела.
– Да в том-то и дело, что есть. Не знаю, что делать, Эстебан. Я просто… я не люблю Пепиту. Я признателен, что она любит меня, что хочет для меня нормальную жизнь, но… Я увидел, и меня обожгло. Эстебан, я не знаю, что делать.
– Как ее зовут?
– Неважно.
– Где вы познакомились?
– Неважно.
