Пуск был засечен постом наблюдения на шестидесятом этаже Башни… Но это уже ничего не меняло. Не могло изменить. Старший поста даже успел подать сигнал «Тревога!», но ни одна, даже самая совершенная, система ПРО уже не могла предотвратить атаку.
Черная ракета шла на цель неотвратимо. Ее вели слабенькие сигналы электронного приборчика. Ракета шла на сигнал человеческого сердца – ибо приборчик был расположен в нескольких сантиметрах от человеческого сердца и транслировал его боль… Пронзая снежную круговерть, черная ракета мчалась к Башне над черной водой.
В сумеречном снежном воздухе корпус ракеты был невидим, но огненный шлейф за ней был виден отлично. За полетом ракеты наблюдали тысячи людей… Очень немногие понимали, что происходит. Четверо мужчин в надувной лодчонке посреди вздыбившейся Невы смотрели на полет ракеты, затаив дыхание.
Ее полет продолжался двенадцать секунд… Всего двенадцать секунд… Каких-то двенадцать секунд… Ровно через двенадцать секунд после старта обтекатель ракеты коснулся наружного стекла двухкамерного стеклопакета Башни. В действительности огромное, размером шесть на три метра, в палец толщиной полированное стекло разрушилось за долю секунды до того, как наконечник обтекателя коснулся его. Ракета влетела в оконный проем технического этажа. Технические этажи никогда не показывают туристам, и даже персонал имеет сюда очень ограниченный доступ. Здесь не останавливаются пассажирские лифты, здесь нет цветов и ковровых дорожек, а есть некрашеные бетонные стены, короба с кабелями, электрощиты и другая техническая начинка… Здесь сидел Титан – Семен Ильич Заборовский. За несколько секунд «до» он вдруг понял, что наступил тот час, тот миг, которого он ждал уже несколько лет и четыре последних часа. Невозможно объяснить, как он это понял. Просто понял и – все. Титан всем корпусом повернулся навстречу ракете и раскрыл ей свое сердце.
Ракета ворвалась в наружную галерею технического этажа. Ее «хвост» был еще снаружи, а наконечник обтекателя уже проламывал бетонную стену. Ракета пробила стену, оставив на ней оба ряда оперения и вошла в лифтовую шахту. Она легко перерубила несколько тросов, в клочья разорвала грузовой лифт и пробила противоположную стену шахты. По Башне – на десятки этажей вверх и вниз – прошла дрожь. Усиленный изнутри стальными ребрами обтекатель ракеты деформировался, но чудовищная сила инерции и мощь все еще работающего двигателя продолжала толкать ракету вперед, загоняя ее как гвоздь в доску. Под этим напором разрушался особо прочный бетон, как нитки рвалась арматура. Здание сотрясала дрожь, ракета упорно прорывалась вглубь, вглубь… Уже не работала ни одна схема в электронном «мозгу» ракеты. Уже лопнул по шву расплющенный обтекатель. Из боевой части, как из тюбика, стало выдавливать начинку. Ракета пробила еще одну стену и вышла в «нору» Титана. Она соединилась с человеческим сердцем и ворвалась в демпфер-камеру. Инерционный взрыватель замкнул контакты и…
…удар тысячетонного молота обрушился на Башню.
Но Башня стояла. Прошла секунда. Или две. Или час. Люди и скрепки, столы и стулья еще падали вниз. Порхала бумага… А потом все здание мгновенно наполнилось гулом – низким, утробным. Этот звук прокатился по всем вентиляционным и лифтовым шахтам, по колодцам с фидерами. Из каждой полости вырывались облачка пыли. Почти одновременно рассыпались все стекла. И отекли вниз блестящим водопадом.
А потом башня издала странный, похожий на стон, звук и стала оседать. Верхняя – выше уровня взрыва – часть «садилась» на нижнюю. И рассыпалась на великое множество обломков. Это происходило медленно и почему-то казалось, что бесшумно… Во всяком случае так воспринимали это четверо мужчин в лодке посреди Невы.
Башня оседала. Разрушалась. На высоте поражения образовалось пылевое кольцо. Каждый новый этаж давал дополнительный пылевой «выхлоп». Кольцо увеличивалось, клубилось. Внутри него иногда что-то сверкало. Все это безумие – фантастическое и почти прекрасное – подсвечивалось снизу прожекторами.
Вокруг основания Башни стала расти гора обломков. Башня – вернее, останки ее, образовали «муравейник», который увеличивался с каждой секундой, с каждым следующим этажом. Он полностью накрыл территорию комплекса и продолжал расти. Пылевое кольцо превратилось в облако. В него, как в прорву, уходили все новые и новые этажи. В какой-то момент из облака вдруг вылетел лифт. Он мелькнул в свете прожектора, рухнул на второй ярус моста, рассыпался на куски. Внутри лежал мертвый человек.
Обрушение гигантской Башни продолжалось почти полторы минуты. Гора обломков высотой более ста десяти метров сильно расползлась вширь. Она накрыла «Аврору» и завалила подъезд к мосту Петра Великого. Она полностью перекрыла Охту. Река хлынула на берег.
Резиновая шлюпка подошла к «Комсомольцу». Четверо промокших, замерзших мужчин поднялись на борт буксира. Гринев попросил: сухое бы нам и чаю горячего, – и сразу пошел в рубку.
«Комсомолец» развернулся и двинулся вверх по Неве.
Ракетчик и Пластилин спустились в кубрик. Иван остановился на корме. Вибрировала палуба, в лицо летел мокрый снег. Иван смотрел туда, где еще недавно стояла проклятая Башня, а теперь остался только гигантский «муравейник», накрытый пылевой шапкой. В сумерках и за снегопадом он был бы почти невидим, если бы не вертолет… Вертолет кружил над «муравейником» и освещал его прожектором. В свете прожектора клубились тонны пыли. И даже свирепый северо-западный ветер не в силах был снести эту пыль Иван долго стоял на корме, смотрел на останки Башни. Потом запустил руку в карман… извлек палец. Палец Полковника. Несколько секунд он рассматривал его, а потом размахнулся и швырнул в воду.
Ветер завывал в печной трубе, грозил снести крышу, залепливал окна мокрым снегом. Лиза почти не спала ночью. Хозяева тоже не спали – разве тут уснешь? В хлеву волновалась корова. Под утро стихия стала успокаиваться, выглянула луна. Вся округа была завалена снегом. В лунном свете снег отливал голубым. Лиза уснула.
На рассвете вдруг залаял Валет. А потом постучали в ворота. Хозяин, Валентин Матвеевич, вышел в сени, приник к оконцу. В серой мгле разглядел, что у калитки стоит человек.
– Кого же это, – пробормотал Валентин Петрович, – принесло?
Он вытащил из-под подоконника обрез финского карабина.
– Это Иван приехал, – сказала Лиза. – Мой муж.
Она вышла в сени в одной ночнушке, босиком.
– Иван? – с недоверием произнес хозяин.
– Иван, Иван… Вы Валета успокойте.
Лиза отворила двери. В сени вышла хозяйка, Алевтина Викторовна, перекрестилась. А Лиза набросила на плечи пальто, выскользнула на улицу, босиком побежала по снегу. Лаял на цепи Валет, бросался в сторону калитки. Лиза отодвинула засов, распахнула калитку.
Навстречу ей метнулась большая серая собака.
– Ах! – вскрикнула Лиза, опускаясь в сугроб.
– Жилец! – строго окликнул Иван. А Жилец уже лизал Лизу в лицо, и стало легко на душе и совсем не страшно. Иван поднял Лизу на руки и поцеловал в висок.
Потрескивали дрова в печке. Хозяева и Иван с Лизой сидели за столом. Посредине стояла ополовиненная бутылка с самогоном. Дымилась горячая картошка, масляно блестели грибочки. Валентин Матвеич налил самогону в маленькие граненые стаканчики, поднял свой и сказал:
– Ну, еще раз за приезд, Иван Сергеич.
Чокнулись, выпили. Даже Лиза пригубила. Валентин Матвеич спросил:
– Слыхал, Иван Сергеич, как оно в Ленинграде-то?
– Слыхал, – сказал Иван.
Информацию о «чудовищном теракте в Санкт-Петербурге» он услышал по радио на борту «Комсомольца». Первые минут двадцать после того, как рухнула Башня, никакой информации не было. С погашенными огнями, как призрак, в сумерках и снежной пелене «Комсомолец» уходил вверх по Неве. Иван сидел в рубке, крутил верньер радиоприемника – музычка, реклама, репортаж с гей-фестиваля… И – ни слова о Башне. Потом взволнованный голос ведущего на «Эхе» сказал:
