Попова все время бил какой-то нервный смешок, он то и дело прокашливался, закрывал ладонью рот и качался из стороны в сторону.
— Паскуда, — тихо прошипел хохол.
У Попова затряслись плечи — у него уже были мокрые от слез щеки, он чуть ли не повизгивал, сдерживая изнутри рвущийся смех.
Они шли споро и быстро, как возвращаются люди после тяжелой работы, уверенные в себе, сильные и счастливые люди.
Когда переходили мостик, хохол отстал.
Попов и Улитин пошли дальше, не оглядываясь.
Журба стоял посреди заледенелого моста — он был один, вокруг было пусто. Он вытащил из-за пазухи магазин и ощутил тяжесть человеческих судеб. Улитин и Попов остановились к нему спиной, не оборачиваясь.
Падал снег.
— Юра, — не выдержал вдруг хохол.
Попов, не оборачиваясь, не оглядываясь, замотал головой и опять захохотал.
— Тварь, паскуда, ненавижу! — дико закричал хохол.
Улитин с ужасом смотрел, как Попов силится сдержать смех и заходится от этого в кашле, опираясь на его плечо и хитро поглядывая Улитину в лицо.
Журба нахохлился — он был совсем один.
Он коротко дернул рукой, и черный магазин тяжело упал в прорубь, подломив тонкий лед, — густая, зимняя вода стала студено лизать края пролома.
Журба дошагал до них и с чем-то нарастающим в голосе сказал:
— Ну вот, теперь… Теперь мы с вами… Вы ведь знаете…
— Я не знаю, — улыбнулся ему Попов. — Я не знаю, какой сегодня фильм. Откуда мне знать?
В караулке дребезжал телефон, когда они вошли, и розовый от сна Козлов мямлил невнятно в трубку:
— А? Здравия желаю. Нормально. Сержант Попов? — он оглянулся. — А вот, сейчас дам трубку.
Попов увидел черную уродливую трубку с прыщавой щекой микрофона, протянутую к нему, схватил ее и со всего маху грохнул об аппарат — телефон развалился, оставив посреди обломков жалко звякающий звоночек.
Караул прыгал из машины друг за другом, придерживая шапки на головах.
— Попов! — уже покинувший санчасть сержант Кожан курил на бревнышке в спортгородке. — Ну, как там мой Улитин на службе себя проявил?
Попов остановился, будто силясь что-то вспомнить, потом хмыкнул и властно поманил пальцем:
— Улитин. Ну-ка, иди сюда.
И сказал Кожану:
— Ну что сказать, совсем с бойцами не занимаешься. Хреново бойцов воспитываете, товарищ сержант, магазин потерял. Действия по пожару совсем не знаем. Рыдаем на посту. Беда просто, а не солдат.
— Ка-ак? — грозно изумился Кожан и сноровисто сунул Улитину кулаком в морду. — Займемся! А ну- ка, упал, отжался!
Улитин упал на снег и стал качаться на плохо сгибающихся в тесной шинели руках.
— Раз! Два! Три!
Попов с каким-то брезгливым интересом смотрел на его спину. Внутри у него тугим комком забухало сердце.
— Встать! — приказал Кожан. — На месте бего-ом марш!
Улитин затрусил на месте, придерживая на груди автомат.
— Раз, два, три! Раз, два, три! Лень — встать! Лечь — встать!
Он вставал и падал, как ванька-встанька, не отряхивая снег и не поднимая лица.
— Погоди, Кожан, — сипло произнес Попов. — Дай-ка я.
— Ночи, что ли, тебе не хватило? — удивился Кожан.
Попов придвинулся поближе и прямо в лицо Улитина выкрикнул:
— Стой!
Он почувствовал, как с ударами сердца разливается по телу горячая ненависть, и он уже не мог ее остановить.
— На месте шагом марш!
Он все пытался увидеть глаза Улитина — но тот смотрел куда-то вверх, не видя ничего, с застывшим в слепом исполнении лицом.
— Жить хочется, — вдруг прошептал Попов и уже с азартом, заводясь, закричал:
— Прямо!
Улитин помаршировал прямо на стену, пролез к ней через сугроб и ткнулся лицом в кирпич.
— Направо!
И он пошагал направо, высоко поднимая ногу и делая идеальную отмашку свободной руки, — прямо до забора, и до упора, в него.
— Налево!
Налево была канава, широкая — не переступить. Кожан уже начал хихикать, предвкушая зрелище, а Попов отвернулся и заплетающимися шагами пошел в казарму, снимая с плеча автомат.
За спиной раздался звук падения и дружное ржание — Улитин упал.
В ленинской комнате старший лейтенант Шустряков сонным голосом читал:
— …В часы политико-воспитательной работы и личного времени необходимо оказывать на воинов всестороннее воспитательное воздействие, помогать лучше использовать это время для идейно- культурного и нравственного совершенствования… Так, значит, Курицын, в чем первейший долг сержанта, а?
Курицын с трудом приподнял от стола кудрявую всклокоченную голову:
— А?
— Первейший долг сержанта в чем, Курицын? Ты хоть встань, мать твою так!
Курицын лениво вылез из-за стола и шарил глазами по молодым воинам.
Шустряков забубнил:
— Первейший долг каждого сержанта, запомни, Курицын, нести в солдатские массы идеи партии, неустанно разъяснять достижения советского народа в коммунистическом строительстве, важно донести до сознания…
Шустряков осекся — посреди ленкомнаты стоял в шинели сержант Попов, сжимая в руках автомат.
— А, Попов, приехали герои, так вашу мать. Магазин прохлопали, так вашу мать. Чего вперся одетый? Оружие мог бы и сдать.
Попов молча прошел ему за спину, встал на трибуну и положил автомат перед собой, стволом к людям.
— Ты че, охренел? — выдавил кто-то из старослужащих.
— Сержант Попов, — визгливо начал старлей Шустряков, пятясь назад.
Попов снял предохранитель.
Все смолкли, как дети, услышав материнские шаги.
— Вы слышите? — тихо спросил Попов.
За окном Кожан вел караул на пайку и бодро орал:
— Рэз, рэз и рэз, двэ, три… Караул!
Караул шмякнул ногами.
— И раз!!!
— Вы слышите? — повторил Попов.
Он пошел, скрипя паркетом, на выход, на мгновение остановившись перед Шустряковым:
