На втором курсе полгода готовились к московскому параду. По шесть часов в день строевые на плацу с карабином. Хождение по кругу – карабин на согнутой левой руке. Рука отваливалась. Тогда-то я и понял, что такое строевые занятия на месте и в движении.
Потом, на флоте, я парочку раз устраивал некоторым строевые занятия. Брался разгильдяй, по которому гауптвахта плакала, и ему говорилось: «Вы нарушили воинскую дисциплину. У вас слаба строевая подготовка. Назначаю вам дополнительные строевые занятия. Тема занятий: строевые приемы на месте и в движении. Место – плац. Руководитель – я!»
И только во время, отведенное распорядком дня, – с ним на плац.
Мороз под тридцать, ветер, а ты его в казарме одеваешь потеплее, проверяешь наличие теплых носков и кальсон, и на плац – а все в казарме смотрят на все это дело в окошко.
И сорок пять минут. Никаких поблажек ни себе, ни ему. Ножку на весу я держать умею и носок тянуть умею. Так что кто кого передержит – это даже не вопрос. Через десять минут он ходил вместе со мной по плацу только строевым. Он потом еще сутки вскакивал и принимал стойку «смирно», если я входил в кубрик. Причем он делал это рефлекторно.
А какое впечатление производила на испытуемого фраза: «Товарищ матрос!» – у него сразу спина выпрямлялась.
В наше время считалось, что если ты посадил человека на гауптвахту, то грош тебе цена, поскольку ты с ним не справился. А если не справился с ним с помощью только одного устава, то какой же ты, к чертовой матери, командир?
Все зависит от командира. Абсолютно все.
А теперь какие у нас командиры? Получил письмо от одного своего товарища. Он переслал мне письмо своего друга. Тот служил на тех же лодках, что и я в Гаджиево.
Вот выдержки: «На столетие подводного флота познакомился с нашим выпускником 2000 года. Послушал его с ужасом. Не наш человек по психологии! Как же надо так опустить тех, кто должен сидеть в прочном корпусе? Вот смотри, когда они учились в системе, то всячески скрывали свою принадлежность к подплаву, придумывали версии, что они секретные сотрудники ФСБ, потому что если девки узнавали, что они подводники, то даже бомжихи-лимичитцы убегали. Еще: они мусор выкидывали из казармы на улицу. Я сказал, что нормальные офицеры, будучи курсантами, мусор из окон гальюнов на улицу не выбрасывают, на что получил ответ, что это минеры и штурмана выбрасывали мусор на улицу, а «приличные» ракетчики только во внутренние дворы…
Предыстория такова – я зашел в гальюн, а там не только стекол, но и рам нет. Я спросил, почему это у них так, на что мне ответили, что курсантам лень выносить мусор, они сначала открывали окна, затем выбили стекла, когда окна забили, а потом вырвали рамы, когда окна забили досками…
Во время службы этот выпускник ни разу (за 4 года на Камчатке) не получал РБ (рабочее платье) и тапочки (покупал в магазине), 5 дней (за 4 года в линейном (!!!) экипаже) был в море, а что такое морской паек – слышал по рассказам, из мяса только тушенка, да и та просроченная. И главное: командир БЧ-2 прилюдно бил морду СПК (старпому) за то, что тот поставил его в новогодний наряд. Вот такие у нас командиры БЧ-2! А во время ссоры этого выпускника образца 2000 года с коллегами два старлея его держали, а третий прижигал ему рожу окурками…
Там еще были разные истории, но от ужаса я их тут же забыл…
Такую «офицерскую» службу я себе не представляю…
Это, блядь, пиздец, приехали!..»
«Если же, вы, дорогая Эмили, запасетесь терпением и снисходительностью на мой счет, то я расскажу вам, каково это кататься на коньках против ветра во Фландрии. Нет, нет, нет! Я не родился в этой шелудивой, злосчастной стране. Я родился в другой стране, почти столь же злосчастной и шелудивой. Но я уверен, что катание на коньках против ветра имеет во всяком месте общие, незабываемые черты. Почему же я подумал о Фландрии? Хороший вопрос! Я подумал о ней, потому что некие классики именно там и подхватывали скарлатину уже в зрелом возрасте.
Так вот, о коньках. Стоя на этом сложном для ходьбы инструменте, вы хотите сохранить равновесие и в это мгновение, совершенно непроизвольно, открываете свой рот. И что же? Он надувается случившимся порывом ветра. После этого вы уже не занимаетесь сохранением равновесия, вы увлечены только тем, что всеми силами пытаетесь освободиться от такого количества попавшего в вас воздуха. Каков же результат? Результат всегда таков: ноги ваши взлетают выше головы, а тем, к чему они почти у всех нас крепятся, вы с неистовой мощью впечатываетесь в оледенелую твердь. И что же ветер, успевший до этого наполнить воздушными массами ваше существо? Он стихает чудеснейшим образом, а лишний дух покидает ваш рот и грудь.
Через естественные дырочки.
Не кажется ли вам, что я злоупотребил вашим терпением, и все, что здесь сказано, величайшая чушь? Но сознайтесь, что читать это вам было весело.
Засим остаюсь, всегда ваш,
Сомерсет Моэм»
Умерла Ольга Ивановна Глебова. Вдова моего начальника училища – Глебова Евгения Павловича. Маленькая такая старушечка. Близкие ее называли Бубенчиком.
Она была трогательна и строга. Ей понравилось то, что я написал о Евгении Павловиче в «Системе». Их дочь, Наталья, нашла меня через кучу приятелей, и мы перезнакомились, подружились. Ольга Ивановна говорила, что она знает наизусть пятую главу этого сочинения. На той встрече она сильно волновалась, и голос ее немного дрожал. Она все говорила про Глебова и говорила. Что-то не очень значительное, из чего потом составляется жизнь.
Она его очень любила, своего Глебова, очень гордилась им, а сама всегда была на вторых ролях, никому не перечила.
На поминки пригласили близких, друзей, соседей, садовников, врачей. Все хорошо говорили.
Теперь они будут лежать вместе. В одной могиле. Огромный Глебов и его маленькая жена.
Мы их можем только любить. И больше ничего. Даже если кирпичи с неба падают, на манер дождя. Вот они падают на твоих глазах, а ты что бы ни говорил – все мимо ушей. Думаю, у Бога с человеком такие же проблемы. То есть родители, все абсолютно, немножко боги. Они могут только наблюдать и любить. И хорошо, если их в ответ тоже полюбят.
Гантман Александр Иосифович (наш большой книготорговец) рассказал мне анекдот. На корабле в открытом море капитан встречает незнакомого человека и спрашивает у него: «Вы боцман или лоцман?» – «Я – Коцман!» – отвечает тот.
Я рассказал анекдот Нате. Она смеялась, и на следующий день она рассказала его в своем отделе, но там никто даже не улыбнулся.
«Что-то с этим анекдотом не так, – говорила мне она потом, – мне он показался смешным, а наши – даже не улыбнулись!»
Потом она рассказала его мне: капитан спрашивает у незнакомца в море: «Вы лоцман или боцман?» – «Я – Гантман!» – отвечает тот.
После этого я позвонил Александру Иосифовичу и рассказал ему его анекдот еще раз.
Вчера участвовал в сцене. У нас на улице Большой Зелениной множество всяких дорожных знаков, и все время появляются новые. В основном – против автомобилистов. Есть один очень подлый знак: «Остановка запрещена, эвакуатор». Он висит рядом с автобусной остановкой, и его не видно подъезжающим – он повернут в другую сторону; и вроде как он для тех, кто едет навстречу, а тот, что для этой стороны, – он на перекрестке установлен, но там он висит так, что переезжающие его тоже не замечают, потому что перекресток очень сложный и всем хочется его побыстрее миновать, так что на знаки смотреть некогда.
Вот эвакуаторы и собирают каждый день знатный урожай.
Об этих подлых знаках знают только местные – так что случайно остановившиеся попадаются.
Вчера идем с Натой, а эвакуатор забирает черную «Тойоту», и рядом мечется молодая женщина вся в слезах и умоляет не забирать ее машину, потому что у нее ребенок болеет, и она остановилась, только чтоб зайти в аптеку. Зрелище поганое – женщина плачет, руки у нее дрожат, она уже лишена всяких признаков человеческого достоинства.
