возглавил борьбу за живучесть.
Они пытались заделать пробоину, но вода вышибала все. Помпа не справлялась. Они попросили у центрального дать в отсек ВВД.
Из второго отсека вместе с водой в первый попадал хлор. Люди стали задыхаться. Доложили в центральный. Оттуда пришло: «Держитесь! Мы идем на мель!»
В первом уже теряли сознание. Ясно было, что долго они не продержатся, но все молчали.
И тут вдруг над ними открылся люк первого отсека, и кто-то там наверху приказал всем покинуть отсек – лодка выбросилась у мыса Гранитный.
Немедленно через съемные листы вскрыли второй отсек. Всем хотелось верить, что там есть живые. В воздушной подушке был хлор.
Капитан первого ранга Сучков был обнаружен у кормовой переборочной двери, а капитан первого ранга Логинов – у носовой. Они встали там на тот случай, если кто-то не выдержит и начнет ломиться в соседние отсеки. Но никто не ломился.
Виновных в этой трагедии не искали.
Маршал Гречко и главком ВМФ Горшков решили, что судить никого не надо, потому что виновные и так наказаны своей памятью.
21 октября 1981 года дизельная подводная лодка Тихоокеанского флота С-178 под командованием капитана третьего ранга Маранго возвращалась в базу после отработки задачи. У острова Русский она всплыла и продолжила движение в надводном положении.
Темнело. На лодке включили ходовые огни.
Оперативный дежурный дал «добро» на проход в пролив Босфор Восточный. Но такое же «добро», только не на вход, а на выход получил и теплоход «Рефрижератор-13».
Они шли навстречу друг другу. Маранго подал команду «Право на борт!» только в двух кабельтовых от теплохода. Увернуться было невозможно. Удар принял на себя шестой отсек. Пробоина в десять квадратов. Все на мостике лодки от удара полетели за борт. Сигнальщиков размазало по ограждению рубки. Лодка затонула тут же.
В шестом отсеке погибли все.
В седьмом четверо ребят держались сутки. Их обнаружили только тогда, когда подняли лодку. Кислородные баллоны их дыхательных аппаратов были пусты. Заклинивший люк они не смогли открыть.
В четвертом задраились двенадцать человек. Они стучали только один час.
В первом отсеке собрались все остальные. Старшим здесь был старпом капитан-лейтенант Сергей Кубынин. Паники не было. Они решили выходить через торпедные аппараты.
Снаружи к этому времени были и спасатели, и водолазы, но организация спасения была таковой, что четверо погибли при выходе на поверхность – их просто потеряли из виду.
Только шестерым повезло. Они встретили водолазов и с их помощью добрались до барокамеры. Остальные выбирались кто как. Начальник штаба бригады скончался в торпедном аппарате от сердечного приступа. Только на третьи сутки Сергей Кубынин стал подниматься на поверхность. Он покинул лодку последним. На поверхности его зацепили багром. Погибли тридцать два, выжили – двадцать семь.
У нас старые дыхательные аппараты. Пусть ИДА-59 даже заменят на что-то другое, это все равно будет старый аппарат.
В нем старые идеи – поднимаем подводника со стометровой глубины по буйрепу, соблюдая режим декомпрессии.
Остальное – колокол и все прочее – это из разряда «как получится».
Это как в «Планете обезьян».
Обезьяны обречены на повтор.
Они не могут изобрести ничего нового.
Но возможно, этого нового нет в природе?
Нет. Есть новое в природе.
Подводников можно спасать с любой глубины.
Есть такие перфторуглеродные жидкости. Это газопереносящие жидкости, с их помощью можно поглощать кислород и удалять углекислый газ. Если заполнить ими легкие, то кессонная болезнь подводнику не страшна. Можно всплывать с любой глубины без соблюдения режима декомпрессии.
Когда то, в далеком 1986 году, начались работы с этими жидкостями.
И каков же был результат? Собаки дышали, как рыбы.
Для них был создан и испытан аппарат жидкостного дыхания.
На испытаниях создавались условия подъема испытуемых в течение тридцати минут с глубины в семьсот метров.
И что же? Все собаки остались живы.
Вот и с подводниками бы так. Увы! Денег нет.
Подождем, пока это заново изобретут японцы, а потом купим у них.
«Новая газета» пригласила меня на прогулку на теплоходе. Хорошо: река, и солнце, может быть, скоро выглянет из-за туч.
Пока теплоход «Денис Давыдов» делает разные сложные маневры, чтоб в конце концов пришвартоваться, все стоят на пирсе и болтают.
До этого мы целый час шлялись и у всех подряд спрашивали: где тут первый пирс. Пирс номер один, у которого и должен был стоять наш «Денис», был, конечно, на своем месте, только он был пуст, и потому мы искали другой «пирс номер раз» – вдруг он именно там и прислонился.
На мое предложение стоять рядом с начальством (где начальство, там и счастье) никто не отреагировал – народ искал пароход самостоятельно. В ходе этих исканий мы, растянувшись на полкилометра, зашли даже на запретную территорию «зада причалов», где размещены склады и все прочее, охраняемое специально обученными на это дело людьми.
Люди проводили наше шествие совершенно спокойными взглядами и спохватились только потом, когда мы уже выходили. Перед самим выходом я обнаружил помещение с буквами «М» и «Ж» и пригласил всех ими воспользоваться, потому что в России так: увидел – пользуйся, потому что больше может не быть никогда.
Ну наконец-то, нашелся наш теплоход, и теперь все наблюдают за его потугами притулиться к пирсу. Но вот он и ошвартовался. Ура! Но вот мы на него и погрузились – еще одно ура. А потом мы на нем пошли, а по берегам какие-то люди сидели, купались и загорали, а на теплоходе пили вино, и играл оркестр, и девушка хорошо пела джаз.
Выражение «японский городовой» я придумал на втором курсе училища.
У меня это вырвалось. Нас не очень здорово кормили в столовой и, как только после обеда строй распускали, мы бежали в небольшой ларек. Там можно было купить пачку молока в пол-литра и коржик. Вот этот коржик у меня и полетел на землю, и, чтоб выразить свое ко всему этому отношение, а матом сказать было нельзя, я и придумал на ходу. Я вскричал: «Японский… городовой!» – второе слово должно было быть таким, какое в обычной жизни никогда бы не встретилось рядом с первым. Поэтому и городовой. А почему японский? А в этом слове есть стаккато. Там есть подъемы и впадины. Это лучше всего описывает состояние, когда ты уже видел, как ты съедаешь этот несчастный коржик, и тут он у тебя из рук валится в самую грязь.
Мы стояли вместе с моим другом Олегом Смирновым. Я и начал экспериментировать со словами. Появилось выражение «Копать мой лысый череп!», которое не прижилось.
Кто-то сказал, что я чемпион по количеству мата на квадратный сантиметр текста.
Мат встречается у меня тогда, когда его невозможно заменить, когда из-за этого опресняется фраза. Обычно я стараюсь заменить мат. Придумываю нечто.
Меру пресности фразы я определяю на слух. Если фраза без мата звучит лучше, значит, мат надо убирать – вот и все.
Считается, что на флоте мата много. Но матрос при командире не матерится.
То есть мат, как и водопад, падает только сверху вниз.
