Я сказал, что, на мой взгляд, происходит гниение сознания, и для того чтобы не сгнить окончательно, им надо откашляться. То есть мат нужен и не нужен. Когда он обращен на тебя, твой язык делается циническим.
Мат перестал быть режущим инструментом, элементом самозащиты. Потому что он все низводит до своего уровня. Это нельзя есть. Это нельзя потреблять. Там все состоит из одних острых кусочков. Нельзя же есть осколки.
И люди, говорящие на этом языке, закрыты для литературы.
Сидим в прочном корпусе, уже идет приготовление, а у меня еще не укомплектована химическая служба. Это мы в автономку через час уходим, и у меня нет еще техника ЭРВ – техника по электрохимической регенерации воздуха.
На контрольном выходе был техник, но потом его откомандировали и до сих пор не дали – я уже устал всем докладывать. Теперь сижу и думаю: «А-а-а… идите вы все!»
Мичман-дозиметрист Воронов Анатолий Константинович видит мое состояние и говорит:
– Прорвемся, товарищ начальник, двух-сменку будем нести!
Я ему очень благодарен, хороший мужик, столько мы с ним прошли, а ведь когда-то, когда я только принял службу, мне про него говорили: «Ты к нему приглядись, он вор, он у нас попался, воровал запасные части!»
Я тогда ответил, что сам разберусь. Пригласил я его на первую беседу и сказал:
– Анатолий Константинович, мне тут сказали, чтоб я к вам пригляделся, сами знаете по какому поводу, на что я ответил, что буду судить о человеке по его делам!
Хороший мужик. Все время помогал, подставлял плечо. Вот и теперь.
А когда-то он делал фотографии для всего корабля, всех фотографировал, а потом печатал и раздавал фотографии, и его обвинили в том, что он собирает слишком много денег со всех на пленки и на фотобумагу. Пришел зам к нам на боевой пост и сказал, что идут такие разговоры.
Я уж сейчас и не помню, по скольку он собирал, только это были какие-то копейки. После этого обвинения я застал его плачущим. Мужик с бородой просто рыдал – никак не сдержать. Так ему было обидно. Он же все делал совершенно бесплатно.
Я тогда обиделся за него на всех и сказал ему:
– Анатолий Константинович, не берите в голову! Глупые они! И потом, это же какая-то сука сказала, но они же не все такие! – Еле успокоил его, чай выпили с вареньем.
А в ту автономку, когда у меня техника не было, перед самым выходом в море к нам на борт дали даже двух техников – одного матроса и одного мичмана, но оба они были не допущены к самостоятельному управлению.
Это означает только одно: они плохо знали свою специальность.
– Ничего! – сказал мне флагманский. – В море научишь!
И начали мы учить их в море. Две недели вообще не спали.
Хотите знать, как мы ходили в море? Мы ходили как бешеные. Вот выдержки из письма моего замкомдива Люлина. Тут речь идет о моей лодке:
«...Отшвартовались с одной стороны причала, и я влез на мостик другого корабля, стоящего с другой стороны в готовности к выходу.
Комдивов командующий всегда предпочитал всегда держать «под рукой», у начштаба (Саша Петелин) было больное сердце, и его старались беречь и в море не пускать, поэтому у меня был режим «поршня»: пришел – и назад в море. Предстоял контрольный выход на «азухе» (проект 667-А). Старая дребедень, с «продленным моторесурсом» и с совершенно неисправным одним из компрессоров. Но ее гнали в море, потому что горел график цикличного использования рпк СН (ракетных крейсеров), коэффициент напряженности и прочее. Компрессор, как ты понимаешь, условно был исправен. Все, как всегда, в курсе, а в море разбирайся как хочешь. Снялись со швартовых и пошли. Погрузились в точке «Я» и пошли район семидесятых полигонов, туда, где в 2000 году погиб «Курск». Сутки отрабатывали элементы подводного плавания, а потом по плану должны были всплыть, надводный переход до ФВК-1 (фарватер на выходе из створа Кольского залива прямо на норд), погрузиться и следовать в один из полигонов далеко на севере для отработки ЗПС (особый вид связи) с лодкой, возвращающейся с боевой службы. Перед погружением в точке «Я» получили устрашающую метеосводку о возможности урагана.
Сводка стала оправдываться в ближайшие же часы. Семидесятые полигоны мелководны (чуть более ста метров), глубина погружения не более пятидесяти метров.
На контрольном выходе сеансы связи, как ты помнишь, по четырехчасовой программе, так что достоверность метеосводки проверяли при подвсплытиях на перископ. К назначенному времени всплытия ощутимо покачивало даже на пятидесяти. Прослушали горизонт, оценили обстановку. По горизонту куча народу, до пятидесяти целей, начали всплывать под перископ. Учитывая сверхсложность обстановки, вместе с командиром поднимаюсь в боевую рубку. На тридцати метрах начинаю поднимать перископ, поручив командиру быть на связи. Только высунулся из воды перископ, «мазанул» им «по горизонту», даю команду: «Продуть среднюю!» Командир репетует. Слышится грохот продуваемого балласта (сразу почувствовал, что это не только средняя дуется), лодка буквально вылетает наверх, выше ватерлинии, плюхается вниз, с намерением тут же погрузиться. Ору: «Обе турбины – средний вперед! Командир, бегом вниз, и доложи мне, что там случилось!» Остаюсь на перископе и держусь на глубине «под крышу» рубки, не давая лодке погружаться, манипулируя ходами и даже задействуя рубочные рули. Наше счастье было в том, что не сработала АЗ (аварийная защита реактора). Целей по горизонту– море (шла мойвиная путина), несмотря на сильнейший шторм.
Всплыть окончательно не можем (одного компрессора не хватает, он может «перегрузиться»), погрузиться – смерти подобно, ВВД – ноль. Донесли о всплытии и следовании по плану. Дошли до ФВК-1 в таком положении, донесли о погружении, а сами продолжили движение в ситуации «погрузились по горлышко» дальше. Около суток я провел в боевой рубке, вися на перископе. ФВК-1 – столбовая дорога всех судов, идущих в Мурманск и на выход в море, на запад. Вертелся с перископом как белка в колесе, не отрываясь от окуляра ни на минуту. Штурманский электрик припер мне банку сухарей и банку из-под регенерации. Сухари грыз, а в банку периодически отливал. Откуда только бралось, как будто я не сухари жевал, а пиво превращал в мочу.
Командир мне доложил, что отказали электромагнитные клапана всей системы ВВД, поэтому самопроизвольно продулся весь балласт сразу.
Почти сутки пополняли ВВД одним полудохлым компрессором...»
Очень хочется написать шутливый учебник химии.
Когда я начал понимать химию – то есть когда я начал понимать, что в ней нужно понять, а что в ней нужно допустить, потому что это, например, и вот это не стоит понимать, потому что это может быть только так и никак иначе – я вдруг заметил, что даже не все химики понимают химию.
Так что я, как будущий химик, очень часто объяснял химические процессы другим будущим химикам, и тогда я понял, что для объяснения надо менять слова.
Надо рассказывать химию другими словами, и надо предъявлять химию не напрямую, а пояснять ее примерами из других областей. Например, объясняя химические реакции, я говорил о том, что в химических реакциях соотношение молекул кратно грамм-молекуле – количеству вещества в граммах, численно равному ее молекулярному весу.
То есть они не могут как попало взаимодействовать, они должны взаимодействовать только в определенных долях. И когда я это объяснял, я говорил:
– Вот ты можешь одновременно иметь половую связь с несколькими женщинами?
– Нет!
– Ну вот видишь, и молекулы так же!
И всем становилось все понятно насчет грамм-молекулы.
Надо свести химические процессы к какимто случаям. Тогда будет понятен механизм. Химия – наука не прямая. Например, химическая реакция идет до конца только тогда, когда из сферы реакции удаляется какое-то получающееся в результате реакции вещество. Это придает реакции направленность. Иначе, как и все в мире, любая реакция стремится к успокоению, к замедлению и даже может пойти назад, а потом устанавливается некоторое динамическое равновесие – реакция идет как в ту, так и в другую сторону.
