– Все так и есть. Если бы ты вовремя засыпал пруд, ничего бы не случилось.
Тереза, конечно, права, но совсем необязательно травить ему душу. Иногда он думал, что не засыпал пруд именно потому, что она очень много говорила об этом, зудела и постоянно доставала его. Он хотел позлить ее, прикидываясь бестолковым. И сейчас она праздновала триумф, пусть даже проклятый и горький.
Он отвернулся и натянул одеяло на голову, хотя у него болело бедро, когда он лежал на боку. Тем самым он недвусмысленно давал понять, что у него нет желания говорить с ней.
– Да простит тебя Бог! – пробормотала Тереза, тоже повернулась на бок и решила, что она слишком устала, чтобы читать вечернюю молитву. Не прошло и трех минут, как она уже храпела.
39
Эди становился все толще, и Терезе нравилось называть его «легким в обслуживании». Если она сажала его перед домом на солнышке, то уже не надо было бояться, что он убежит. Он сидел там, где его посадили, ему было трудно вставать и вообще двигаться. Если ему давали в руки ложку, камень или игрушку, он мог заниматься ими целыми часами. Книжка с картинками под названием «Мальвина в ванной» приводила его в восхищение, причем каждый раз по-новому. Маленький, величиной с ноготь, дракончик по имени Мальвина рос с невиданной скоростью. Вскоре он уже жил в ванной, но благодаря поглощению бутербродов с сыром становился все больше и в конце концов смог поместиться только в общественный бассейн для плавания. Эди перелистывал книжку десятки раз надень, и на каждой картинке заливался смехом, будто видел ее впервые.
Если с ним заговаривали, он слушал, улыбался, но не отвечал. И похвалу, и наказание он воспринимал одинаково равнодушно. Например, если Сара говорила: «Как ты хорошо вытер стол!» – Эди тихонько хихикал. Но когда Тереза кричала на него за то, что он вымазал пол в кухне вареньем, он хихикал тоже. Только если его обнимали, он прижимался и мурлыкал, словно котенок.
Тереза не обнималась с ним, ей было некогда. Она говорила, что не может целыми часами сидеть в саду и ублажать Эди, – в конце концов, у нее хватает дел и без него. Ей больше нравилось кормить его. Она была удовлетворена и довольна собой, особенно когда Эди позволял запихивать в себя все, ну абсолютно все, до последней крошки, и при этом громко чавкал от удовольствия, а под конец одаривал ее широкой улыбкой на толстом лице.
Энцо не переставал осыпать себя упреками:
– Зачем только мы отправились помогать Джанлуке! Porkamiseria, что за глупость! Как нам могла прийти в голову эта идея, Романо? Скажи мне, черт возьми! Если бы мы были здесь, ничего бы не случилось! Я бы играл с ним, и он был бы здоров и счастлив! Проклятье! Боже, почему ты нас покинул?
И он бил кулаком по столу так, что свечка вылетала из подсвечника.
– Перестань ругаться! – кричала Тереза из кухни. – Или ты хочешь, чтобы несчастья в этом доме никогда не прекратились?
Эди подрос и стал очень послушным. Безотказным. Что ему говорили, то он и выполнял. Очевидно, он был не в состоянии думать о том, хорошо или плохо то, что он делает. Он тихо сидел в углу, смотрел на всех широко распахнутыми глазами и просто ждал приказов. Если Сара говорила «Поставь тарелку в шкаф», он ставил тарелку в шкаф. Если Эльза говорила «Выбрось тарелку в мусор», он выбрасывал ее в мусор. Он разбил бы ее об стену, если бы сестра потребовала этого. Если задание было слишком сложным для него, он выполнял только часть. Если Романо просил «Принеси хлеб из кухни и закрой дверь», он приносил хлеб. О том, что нужно еще и закрыть дверь, он уже забыл.
Однажды в дождливый день Эди вывалялся в жидком иле прямо рядом с прудом. Он барахтался в грязи, как поросенок, и повизгивал от удовольствия. Наконец Тереза позвала его обедать. Но когда Эди появился в кухне, она вскрикнула от ужаса и выгнала его за дверь:
– Таким грязным детям нельзя заходить в мой дом!
Перепуганный Эди долго стоял во дворе. В конце концов он разделся догола и засунул свои вещи в старый мусорный контейнер, где сжигали мусор. Потом пробрался в свою комнату и надел пижаму. Тереза была очень довольна и в награду за обедом вывалила в его тарелку огромную порцию макарон. Эди сиял от гордости.
Раньше Эльза часто сидела на маленькой каменной ограде под фикусом, смотрела в воздух и сочиняла сказки. Сара, если случайно проходила мимо, обычно замечала:
– Если тебе скучно, почитай что-нибудь.
Сейчас она постоянно твердила:
– Не сиди без толку. Лучше присмотри за своим бедным больным братом!
А поскольку Эльза справлялась с домашним заданием за рекордно короткое время, потому что ей удавалось, пробежав глазами один-единственный раз, все запомнить, каждый день после обеда ей приходилось заниматься Эди. И она воспринимала это как наказание и вопиющую несправедливость. Она же ничего плохого не делала! Она просто была умнее других, вот и все.
Она учила Эди отдельным словам, которые пыталась вдолбить ему путем постоянного монотонного повторения. Если брат не понимал, чего она хочет, Эльза щипала его за толстые руки или била мухобойкой, пока он не начинал плакать. Но когда он впервые сказал слово «авто», она от радости стала прыгать в саду как сумасшедшая, так что Сара, увидев все это из окна и не поняв, в чем дело, подумала, что Эльзу укусила оса.
А Эди смеялся и любил всех. Строгую мать, проявлявшую по отношению к нему мало терпения. Бабушку, кормившую его. Дедушку, который постоянно пытался что-нибудь ему объяснить. Отца, который часами играл с ним. Даже свою сестру, которая его постоянно донимала.
Эльза тоже часто вспоминала то утро, когда с Эди случилось несчастье. Иногда она даже задумывалась о том, что у нее, собственно, тоже есть грех на совести. Но только «собственно».
В то время, когда все это случилось, она была у Терезы в кухне и возилась с вафельным тестом. Когда зазвонил телефон, она хотела побежать к нему, но Тереза ее остановила.
– Не надо, – сказала она. – Я возьму трубку.
Тереза всегда хотела знать, кто звонит. Всегда. Она не могла уснуть всю ночь, если чего-то не знала, что-то не услышала или прозевала. Тереза сняла трубку, сказала «Subito. Un attimo, per favore» [58], позвала Сару из сада и вернулась в кухню.
Чуть позже Эльза услышала, как мать побежала по коридору к телефону. Без Эди.
Она многое не поняла из того, что говорила Сара, но это было не так уж важно, потому что по тону матери она догадалась, что та говорит с бабушкой из Германии. В этом случае она всегда говорила кратко и раздражалась с самого начала разговора.
Эльза знала, что Эди остался в саду один. Еще она увидела из окна кухни, как Эди встал с одеяла и побежал к пруду. Она могла побежать за ним. Но Тереза оставалась в кухне и месила тесто. И она тоже осталась в кухне, рядом с бабушкой, хотя у нее было очень нехорошо на душе.
Лишь когда Сара закричала, Эльза выбежала из дома.
И когда потом мать, отец, дедушка, в общем, когда все были в больнице возле Эди, а она осталась с бабушкой дома, Тереза сунула ей в руку полторы тысячи лир и попросила пойти в церковь, поставить три свечи за своего бедного брата и помолиться за него. Сама она сидела за кухонным столом и плакала. Эльзе вся эта ситуация показалась жуткой, потому что она еще никогда не видела бабушку плачущей, к тому же без четок в руке. Этого Эльза вообще не могла понять. Ведь именно сейчас ей нужно было бы прочесть за Эди одну или даже несколько молитв.
Церковь была пуста. Это оказалось очень кстати. Эльза взяла три свечи из ящика возле кружки для пожертвований, воткнула их в подсвечники и зажгла.
– Милый Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы мой брат снова стал здоровым, – послушно помолилась она. – Мне очень жаль, но я думала, что маленькие дети умеют плавать и задерживать дыхание в воде.
Потом она выскочила из церкви, забежала в продуктовый магазин старой Франки и купила себе на полторы тысячи лир желатиновых змей, чертиков и мышей, которых очень любила. За такие большие деньги она получила их целый пакет.
Она сидела под толстым кедром за старой крепостью, жевала желатиновые конфеты и пребывала в полной уверенности, что ей себя не в чем – ну абсолютно не в чем! – упрекнуть.
