— Он был просто вне себя от ярости, бледен, руки тряслись. И все повторял: «Я не могу понять, как можно убить священника ради нескольких фунтов. Неужели жизнь здесь стала так же дешева, как в Лондоне?» Или что-то в этом роде.
— Расскажите о комнате.
— Она была в беспорядке. Вы бы видели. Я с трудом мог сделать шаг, чтобы не наступить на бумаги или книги. Я искал следы борьбы, но не находил. И что-то об этом сказал Блевинсу. У меня всегда было чувство, что отец Джеймс сможет за себя постоять. Я видел, как он ездил на своем велосипеде, иногда поздно ночью и при любой погоде, накручивал педали как ни в чем не бывало. Он был физически крепкий. Но, разумеется, с таким человеком, как Уолш, он бы не справился. — Доктор посмотрел на пресс-папье. — Никаких царапин на руках, ничего под ногтями. На лице тоже нет следов. Присутствовало окоченение, но я уверен — смерть наступила более двенадцати часов назад.
Рассказывая, он перевел взгляд с потолка на инспектора — разговор о медицинских деталях был более привычен, чем о внутренних переживаниях и личных впечатлениях.
— Задняя часть черепа была раздроблена, огромное тяжелое распятие лежало у двери. На нем ясно виднелись волосы и кровь. Я встал на колени, постелив на пол свой носовой платок, кто-то посветил мне лампой, чтобы я мог лучше рассмотреть рану. Было нанесено по крайней мере три удара — первый его оглушил, второй убил, а третий завершил сомнения напавшего. Все с неимоверной силой, исходя из состояния черепа.
— Что подтверждает, что священник стоял спиной к убийце.
— Верно. Мне сказали, что не было отпечатков пальцев на распятии, они были или стерты, или напавший был в перчатках.
— Женщины носят перчатки, — сказал задумчиво Ратлидж, вспомнив Присциллу Коннот, которая была высокого для женщины роста.
— Не думаю, что это могла быть женщина, — ответил Стивенсон. — Не могу отрицать, что такое возможно, но с трудом могу поверить, что женщина могла ударить более двух раз. — Он пожал плечами. — Впрочем, все зависит от душевного состояния. Это была ужасная рана, и по своему опыту я знаю, что женщина не захочет быть забрызганной кровью. Какая бы ярость ни владела ею и какой бы сильной волей она ни обладала. Это не медицинское заключение, а мое мнение, считаю, что женщины стараются избегать таких ситуаций. Я засвидетельствовал его смерть и назвал причину — убийство.
Ратлидж задумчиво произнес:
— Я думаю, как бы сам поступил, застав в доме грабителя.
— Никогда не был в такой ситуации, инспектор, но думаю, что, увидев такой разгром в доме, я был бы разъярен. А если бы узнал грабителя, то потребовал бы немедленно убраться из моего дома, не быть полным идиотом, если не хочет, чтобы его посадили. И разумеется, в тот момент не испытал бы к нему сочувствия, как к заблудшему грешнику. Конечно, я тоже мог стать жертвой, хотя проявил бы осторожность, не зная, на что способен незнакомец, с другой стороны, я бы с ним не церемонился. Ведь я не священник, и меня не учили милосердию.
Хэмиш заметил: «Он был на войне, отец Джеймс. Стал бы он подставлять другую щеку?»
И, как будто услышав это замечание Хэмиша так же ясно, как услышал Ратлидж, доктор Стивенсон задумчиво поправил на столе папку, выровняв ее край с пресс-папье, и добавил с выражением сомнения:
— Если там не было грабителя, если это был не Уолш, значит, мотив был другой, возможно, личная месть, тогда отец Джеймс оказался лицом к лицу с врагом, на которого не могли подействовать разговоры о милосердии и прощении.
Ратлидж промолчал.
Стивенсон беспокойно задвигался в своем кресле.
— Нет, Блевинс опытный полицейский и не мог ошибаться.
И снова Ратлидж оставил его слова без внимания. Вместо этого спросил:
— Вам хорошо известно прошлое отца Джеймса?
— Вот это типично для вас, лондонцев. Вы не живете здесь и не знаете здешних людей. И не понимаете, что местные жители не имеют комплексов, которые вы ищете. — Ратлидж хотел возразить, но Стивенсон продолжал:
— Нет уж, дайте мне закончить! Лет двадцать назад мы дискутировали, можно ли вернуть порт в эту гавань. Эксперты из Лондона предпочитали оставить болота, как заповедник, прибежище для птиц и животных. Мы спросили, а как насчет людей, которым нечем зарабатывать себе на жизнь? Но никто не слушал. Они решили без нас — будут болота! — Он говорил с нарастающим возмущением. — Я вижу, как люди здесь ведут каждодневную борьбу за выживание. Часть болот в Ромни-Марш осушили, чтобы устроить пастбище для овец. Мы могли бы сделать и у нас то же самое и с помощью землечерпалок углубить и очистить прибрежную зону, сделать снова возможным проход маленьких судов. Люди снова могли бы отдыхать летом на берегу, заниматься рыбной ловлей. Это важно для тех, кто не имеет возможности ездить к южным морям. Но эксперты были не из местных. Вот и вы здесь такой же эксперт, только по другой части. Вы хотите отыскать что-то против отца Джеймса, чтобы оправдать время и деньги, затраченные Ярдом на вашу командировку. Ваш вопрос о настоятеле не выдерживает критики. Вы не знали этого человека. Я знал.
«Он избегает ответа», — сказал Хэмиш.
Ратлидж сказал примирительно:
— Я не утверждаю, что Блевинс не прав. Или что отец Джеймс скрывал темное прошлое. Но никто из нас не совершенен — и люди иногда убивают по причинам, которых не понять нам с вами. Одно из самых страшных убийств, которое помню, произошло на почве споров о границе земельных участков, о разделительной меже, где ставить изгородь. Едва ли это, на ваш взгляд, причина для насилия, но один зарезал другого ножницами для стрижки овец.
Доктор долго смотрел на инспектора. Потом, как будто нехотя, против своей воли сказал:
— Исходя из всех моих личных и профессиональных встреч с отцом Джеймсом, у меня не было причин усомниться в его чести и порядочности.
— Вот проклятье! Не знаю, почему я вам говорю это. Прошло уже несколько лет, как это произошло, но так и осталось для меня загадкой, о которой я не мог забыть все это время. Это имело связь с гибелью «Титаника». Однажды я зашел к нему и увидел на его столе множество — с сотню — вырезок из газет о «Титанике», и все с пометками, и даже фотографии погибших и тех, кто спасся. Он увидел мой удивленный взгляд и, прежде чем я мог спросить сгреб эту кучу и смахнул в ящик стола, как будто там было что-то… обличительное. Я помню, сделал какое-то замечание по поводу этого ужасного происшествия и его интереса к нему, но он сказал: «Это ко мне не имеет никакого отношения». Странно было сознавать, что священник солгал, да еще по такому незначительному поводу. — Доктор нахмурился озабоченно. — Он никогда больше не заговаривал со мной на эту тему. Но я не терплю ложь. Из-за нее мое мнение о человеке сразу меняется.
Он внимательно взглянул на Ратлиджа, ожидая реакции.
— Может быть, он знал кого-то из тех, кто утонул на «Титанике», — предположил инспектор.
— Я и сам думал об этом, но жители Остерли редко путешествуют дальше Нориджа и Кингс-Линна. И уж точно не имеют больших денег, чтобы купить билет на такой корабль. Я знаю только одного человека, женщину, которая плыла на «Титанике», но она жила не здесь. И отец Джеймс едва ли встречался с ней, если только мимолетно.
— Кто это?
Доктор нехотя ответил:
— Невестка лорда Седжвика. Жена сына Артура. Американка. Тогда постарались замять эту историю, говорили, что она бросила мужа и уплыла на «Титанике» в Нью-Йорк, не оставив даже объяснительной записки. Сначала, когда она пропала, Седжвик и Артур искали ее, не знали, где она и что с ней. Она просто исчезла. Пока не нашли ее в списке пассажиров под девичьей фамилией. Ужасная весть для семьи.
