карабин. Его лицо меня поразило. Оно было спокойно и отражало полное согласие с самим собой. Видно было, что старика никто не заставлял.
Он сидел посреди шоссе и охранял свой дом, свою землю, свою страну. Вокруг него с двух сторон проносились машины, а он спокойно сидел и никуда не спешил. На лице его было написано, что он точно знал, зачем это делает. Так его учили сначала в «Пальмахе» — подпольной еврейской армии — до провозглашения государства Израиль, а потом в израильской армии. Старик сам принял решение и был абсолютно уверен в необходимости своих действий.
Такого в другом конце мира даже произойти не могло.
Именно тогда я в первый раз по-настоящему понял, что не ошибся в своём решении приехать в Израиль и что Израиль — мой единственный Дом.
Глава 26
Первые шаги
Жизнь начала входить в нормальное русло.
Изучение иврита в ульпане отнимало много энергии. Как и в прошлом, я учился с удовольствием, понимая насколько это важно для меня. Денег было мало. Мне их особенно не хватало, так как я много тратил на «фотопропаганду». Каждую неделю посылал свои фотоснимки в Ленинград родителям и друзьям. Мне важно было убедить родителей выехать в Израиль как можно скорее. Израильская бюрократия — нелогична и несоизмерима с советской. Месячное пособие в те времена в банк не перечислялось. Мы неделями ждали, пока сотрудница Центра абсорбции поедет в Тель-Авив забрать месячный чек для каждого из нас. Чиновники министерства не перерабатывали. Точнее, они просто не работали. Приходили утром, отбивали учетную карточку прихода на работу и уходили на целый день по магазинам. В принципе, они не были плохими людьми, просто в Израиле в те времена, понятие «работа» для государственного служащего было понятием абстрактным. Однажды, после недельных обещаний привезти мне чек, голодный из-за отсутствия денег, я подошёл к нашей социальной работнице. Она была очень приятная и симпатичная женщина, правда, плохо понимающая, в какой ситуации мы находимся. Я ей вежливо сказал: «Вы очень приятный человек и мне нравитесь. Но вы меня морите голодом уже неделю. В моих карманах несколько дней нет ни копейки. Мне не на что покупать еду. Я хочу сегодня позвонить вашему мужу и напроситься к вам на обед. Знаю, что он хороший человек, мне не откажет». Она покраснела и извинилась. В тот же день я получил свой чек. На этом проволочки с чеками закончились.
Крутились около нас разные люди. Посещали странные политические деятели, убеждавшие в торжестве дела социализма и с пеной у рта доказывающие величие деяний Сталина для человечества. Все почему-то считали, что приехавшие из СССР только и мечтают о построении социализма и коммунизма в Израиле. Мне совали в руки красную книжицу и уговаривали вступить в партию, не понимая, что меня тошнит от одного только слова «партия». Я им всем вежливо предлагал уехать в Советский Союз, заняв моё место, вполне серьёзно объясняя, что СССР нуждается в атомной энергии. А добывать уран некому. Политических заключённых не хватает. Я объяснял, что им с лёгкостью найдут место на урановых копях. Там теория настоящего социализма будет очень актуальна, да и настоящие борцы за социальную справедливость, в большинстве своём, находятся в этих местах. Моих предложений они не приняли, но отстали. Однажды приехали в наш Центр абсорбции киббуцники и пригласили на разговор. Очень заинтересовавшись моим образованием и опытом работы, они предложили пожить в киббуце пару недель. Я с благодарностью согласился.
Киббуц был огромным, одним из самых крупных в Израиле. При нём — большая фабрика по переработке древесины. Вот на ней и хотели меня задействовать. Я с удовольствием согласился. Проблема киббуца заключалась в отсутствии квалифицированных инженеров. Главным инженером фабрики назначили молодого киббуцника, который учился на втором курсе института. Я стал ему помогать во всём, в том числе и в выполнении его курсовых работ. Конечно, юноша был слабоват для занимаемой должности; но зато он был свой — киббуцный. На фабрике работало много наёмных работников, которые трудились намного больше и интенсивнее.
Жизнь в киббуце была похожа на сказку. Прежде всего, меня познакомили с очень красивой русскоязычной девушкой, назначенной моим «апотропусом» (куратором). Звали её Софья, она играла на скрипке в межкиббуцном оркестре. Девушка с удовольствием согласилась быть моим добрым ангелом и в тот же вечер переехала ко мне жить, чтобы более детально ознакомить со всеми преимуществами киббуца. Жизнь здесь полностью отвечала коммунистическому принципу: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям».
Каждый штатный член киббуца (а были и нештатные — так называемые «кандидаты») занимался тем, чем хотел. Если человек любил фотодело, то занимался фотографией для киббуца. Если любил машины — работал в гараже. Если любил фабрику, то работал на фабрике и выполнял ту работу, которую любил. Были те, которые профессионально любили женщин — эти качества тоже находили себе применение. Я вставал утром, часов в восемь. Шёл на фабрику. Поработав часик, возвращался на завтрак. После завтрака, отработав ещё часик, посещал парикмахерскую. (Очередь была заказана заранее). В два часа заканчивался рабочий день, и я отправлялся в горячий соляной бассейн. Уставший после соляного бассейна, тут же заваливался спать в комнате отдыха.
Вечером появлялась Софья. В полной темноте, при свете раскалённой печки, Софья играла на скрипке Паганини. Она стояла нагая, освещаемая красным бегающим светом, исходящим от нашей печки, и вдохновенно двигала смычком. Признаюсь честно, что меня на этот сюрреализм хватало ненадолго. Звук скрипки обрывался, и мы переходили в другой мир, наполненный другими эмоциями.
Таковы мои киббуцные воспоминания. Бытовых проблем не существовало. Утром я складывал грязную одежду около моего вагончика в корзинку, вечером в корзинке лежало чистое бельё. В магазине можно было приобрести рубашку и записать этот факт на свой счёт. Денег для покупки не требовалось. Деньги вдруг стали понятием абстрактным и ненужным.
Можно было запастись продуктами из столовой, чтобы вечером не ходить ужинать со всеми. Короче говоря, это было то, о чём мечтали коммунисты-идеалисты.
Я любил разговаривать со стариками-киббуцниками. Многие из них говорили по-русски происходили из наших краёв. Они рассказывали о становлении киббуцов, о своей жизни и борьбе.
Оглядываясь по сторонам, не слышит ли кто, они вполголоса рассказывали о половой жизни в киббуце. По их словам, не всегда было ясно, у кого и от кого чей ребёнок. Да это и не имело прикладного значения, так как дети находились на иждивении киббуца со дня рождения. Сексуальная жизнь была создана Богом для удовольствия, чем киббуцники и пользовались в меру своих физиологических возможностей. Короче говоря, развлекались, почти как кролики.
Через пару недель я оставил киббуц и вернулся обратно в Ашдод. Причин, по которым не остался в киббуце, несмотря на уговоры, было несколько:
Киббуцный образ жизни противоречил моей натуре. Всё было на виду, о тебе всё знали. Почти всегда интимная информация становилась известна окружающим. Это однозначно указывало на слежку «старшего брата». Когда я делал замечания, передо мной извинялись, но потом опять принимались за свое
При обсуждении моей будущей возможной работы на фабрике должность главного инженера для меня была отвергнута сразу. Мне объяснили, что юноша, которого я готовил, получит эту должность, как имеющий корни в киббуце. Мне, по их же признанию, хоть и более подходящему, это не «светило». Я образно объяснил киббуцникам, что в другом мире это называется дискриминацией.
Скрипачка Софья проговорилась, что её приставили ко мне с целью склонить меня к вступлению в киббуц. Это было условием для ее принятия. Оказалось, что около пятнадцати женщин-одиночек состояли кандидатками для приёма в киббуц. Одиноких женщин принимать не хотели.
После отъезда из киббуца я сформулировал для себя, что жизнь там похожа на «жизнь в тюрьме с цветочками на окнах».
Вернувшись в Ашдод узнал, что жить стало негде, так как кому-то срочно потребовалась моя комната. Поэтому мне выделили маленькую «амигуровскую» квартиру. Как было сказано, в знак уважения к моим
