начнется в горах Денвера, с долгой поездки на такси, потом — прямой рейс до Нью-Йорка, чтобы забрать там паспорта, а потом уже по воде. По плану мы должны были прибыть в Эдинбург как раз вовремя, чтобы побеседовать с огромной толпой британских мотоциклистов на Эдинбургской книжной ярмарке.
Это большое событие. Ярмарку устраивал мой старый друг Ральф Стэдмен, известный английский художник, и мы были очень возбуждены. Но Ральф ужасно волновался: была уже полночь четверга, а я еще был в Колорадо, на континенте, и между нами — четыре аэропорта и Атлантический океан. Наше выступление назначено на субботу, а тусовка уже ждет несколько дней.
— Они пьют виски и буянят, — жаловался Ральф по телефону. — Ни разу не видел такой ужасной толпы. Они наверняка порвут меня в клочья, если ты не доберешься сюда вовремя.
— Не волнуйся, — сказал я ему. — Все под контролем. Наш водитель будет здесь через двадцать минут. На него можно положиться. Я знаю его не первый год.
Это было правдой — по крайней мере, я верил, что это правда. До Денвера — четыре часа, но когда я говорил с водителем, он сказал, что в это время доедет за три с половиной. Мария волновалась, как мы минуем перевал Индепенденс на большой скорости с незнакомым шофером, но я велел ей расслабиться.
— Дилли — отличный водитель, — сказал я. — Всю дорогу до аэропорта мы можем спать.
Это были последние спокойные слова, которые я произнес за десять часов. Поездка стала нормальной еще до того, как мы вышли из дома. Около часа ночи я услышал шум большой машины у подъезда, а потом стук в дверь.
— Входи, Дилли! — закричал я. — Мы уже готовы.
В темноте раздался странный смешок, потом хлопнула входная дверь, и в кухню вприпрыжку вбежал костлявый мужик с диким взглядом.
— Всем привет, — сказал он. — Меня зовут Эрл. Дилли не смог приехать. Ему пришлось отправиться в Теллурид на концерт «Дэд», так что он одолжил мне свое такси.
На его лице засияла безумная ухмылка: он протянул мне руку, потом обнял Марию и поцеловал ее в лоб.
— Чудесно, чудесно, — сказал он. — Дилли говорил, что вы хорошие ребята. Доберемся как надо.
Вот черт, подумал я. Он одет в черную майку «Харлей-Дэвидсон» и тяжелые мотоциклетные ботинки — не самая подходящая обувь для работы на педалях на узкой ветреной дороге через перевал, которая поднимается на 12 тысяч футов вверх и всегда покрыта снегом.
Но у нас не было выбора. Самолет в Нью-Йорк улетал в 6:30, времени искать другого водителя не было. Когда я предложил Эрлу пива, он сказал, что предпочел бы водку.
— За рулем она лучше, — сказал он. — Не так сильно пахнет.
Когда мы вышли из дома, была уже половина второго. Эрл вел машину жестко, с визгом проезжая повороты. До вершины перевала мы добрались без происшествий — и тут начались проблемы.
Эрл хотел остановиться на минутку и заехал на темную стоянку.
— За меня не беспокойтесь, — успокоил он нас. — Я совсем не хочу спать. Прямо перед отъездом я съел дюжину «вайвернов»[98] и чувствую себя все лучше и лучше.
Я же почувствовал себя хуже. Эрл постоянно отпивал водку из бутылки, которую хранил под передним сидением. Его глаза были как черные дыры в космосе, и он непрерывно бормотал cebe под нос, пока вел, и поворачивался к нам с каждой новой идеей.
— В Аризоне меня первого арестовали за хранение ЛСД, — сказал он как-то. — Судья был другом нашей семьи, так что вместо тюрьмы он отправил меня в приют для душевнобольных.
А теперь, на вершине темного и пустого перевала он неожиданно переключился на задний ход и подъехал задом к краю, к морю грязи.
— Матерь Божья! — закричал он. — Никогда так раньше не ездил! Как она умудрилась переключиться?
Колеса беспомощно вращались, погружаясь все глубже и глубже в покрытую лишайниками грязь. Около трех мы остановили проходящий автобус, набитый туристами из Техаса, и дали водителю сто долларов, чтобы он вытащил нас из грязи… Я посмотрел на часы и понял, что мы никак не попадем на самолет в 6:30, но Эрл сказал, мол, никаких проблем.
— Утром в Нью-Йорк летит полно самолетов, — радостно сказал он. — Все, что от меня теперь требуется, — лететь, как летучая мышь из ада.
Это он и сделал — часто прикладываясь к большой бутылке водки, которую зажал между колен, и к маленькой черной баночке, которая висела у него на шее на цепочке.
Однажды, в Лидвилле, мы остановились заправиться, и Эрлу пришлось оторвать крышку бензобака гвоздодером, потому что Дилли не дал ему ключи. Потом он открыл молотком капот, чтобы проверить масло. Женщина из «Квикмарта» угрожала вызвать полицию, но успокоилась, когда я дал ей стодолларовую банкноту.
В 7:15 мы провизжали по пандусу аэропорта. Мария бросилась внутрь, чтобы найти другой рейс на Нью-Йорк, пока я разгружал сумки, а Эрл ввязался в мерзкую драку с местным грузчиком.
— Этот мужик смеялся надо мной, — объяснил он потом. — Пришлось его побить.
Охрана аэропорта уволокла его в клетку, и тут Мария вернулась, вся в слезах, и доложила, что на Нью-Йорк нет мест до шести или семи.
— Пятница, — сказала она. — Заполнен даже список ожидания.
Все было безнадежно. Нет мест до Нью-Йорка или хотя бы до Ньюарка — нет паспортов, нет паспортов — нет и полета в Шотландию. Пьяные байкеры затопчут Ральфа, как лягушку, чего он и боялся, — а мы не можем даже найти места на самолет обратно в Аспен… Мы застряли в денверском аэропорту, с Эрлом на шее, которого забрали бы в тюрьму, если бы я не отдал охране еще три стодолларовых купюры.
— Спасибо, мужик, — сказал он. — Меня освободили условно, мне нельзя попадаться. Давай выбираться из этой чертовой дыры. Мы можем быть дома к полудню — но мне надо остановиться у дома Роберто, у меня там небольшое дельце.
— Что? — закричал я. — Ты, обожравшаяся наркотой свинья!
Он глуповато хихикнул и дрожащими руками начал загружать в машину наш багаж. Шутки кончились. У нас не было выбора. Эрл без конца бормотал, пока мы забирались назад в покалеченное такси, — а потом он выжал сцепление, и мы с ревом покатили к Роберто.
Свинья недели
— А склизких тварей миллион
Живет; а с ними я.
Политическая машина на прошлой неделе скатилась в очередную череду колдобин. Сорвавшаяся чугунная чушка жутко щелкает и скрежещет — катится, куда не надо, плохие зубья с кривыми краями не сцепляются, не схватывают и не держат ничего, а вместо оси — Великий Столб Дурости. Именно его используют политики, черную быструю дорогу вниз — но не полированную медь, по которой соскальзывают пожарные, когда звонит колокол.
Нет, этот столб — другой. Он темный, как подводный трубопровод, скользкий от человеческого жира, исчерченный длинными царапинами и отметинами зубов, и если долго на него смотреть, в душе рождается трепет. Отчаянные храбрецы борются изо всех сил, но соскальзывают с этого столба, и только некоторые умудряются подняться. Этот столб похож на волшебный бобовый стебель с огромным длинным корнем.
