45 градусов.
Теперь у меня давление выше, чем в соседнем, и постепенно падает. Там – полторы атмосферы, у меня – где-то меньше двух. Падает.
У меня в стержне мало пасты, и потом от температуры, наверное, или от перепадов давления, что ли, она немного потекла. Надолго ли хватит? Но я придумал: когда закончится паста, я буду просто шариком писать без пасты. Шарик будет корябать страницу, а потом, если надо будет прочитать на поверхности – повернул лист и с той стороны заштриховал карандашом, и буквы проявятся. Мы так в детстве играли, теперь вот пригодилось.
Пошли пятые сутки. Стучу – ноль эмоций. Уже просил Бога, чтоб меня услышали. Он мне сказал, что я достучусь. Чушь, понятно, но я верю.
Концентрация угарного падает, я всюду вешаю пластины регенерации, ем сухари. За бортом вода восемь градусов. В отсеке – сорок. Столько времени прошло, а всё ещё жарко.
Сегодня решил съесть тушенку, жарко, вдруг она испортится. Съел – ничего. Вода у меня стухла, но я теперь из цистерны питательной воды пью. Там получше.
Тушёнку съел всю. Сгущёнку оставил – что ей сделается. Стучал. Вода не просачивается. Крен и дифферент – в норме. И самочувствие у меня хорошее – все в своем колпаке хожу. Спросил у Бога: мне ходить так? Он сказал: да.
Разобрал старый серебряно-цинковый аккумулятор. Вытащил пластины. Почистил. Интересно, что из них серебро? Это мне для воды надо. Я положил и то и другое по очереди в воду, настоял и отпил. Там, где вкуснее, посчитал, что это серебро. Проконсультировался с Богом. Он подтвердил.
Уже неделю так живу. Стучу – безрезультатно. У меня кончилась паста в ручке. Всё обыскал – вдруг где ещё завалялась – нету. Несу вахту. На сон я себе отвел немного времени. Завел себе порядок: прошёлся по отсеку, замерил, прикемарь немного, потом посмотри на часы. Чтоб не потерять счет времени.
Уже привык так спать. Первые пять суток вообще не хотелось. Да и сейчас это сном вряд ли можно назвать.
Стучу через каждые полчаса по три минуты. Все время подаю сигнал SOS.
Азбуку Морзе я вспомнил, как это ни странно. Учил когда-то, да забыл, а сейчас – всплыла. Я теперь на кингстоне поэмы выстукиваю. Так, для себя.
Прошло десять дней. Иногда такое на меня накатывает… Но я теперь сразу к Богу, а Он мне: терпи, все получится.
От нечего делать, жизнь свою вспомнил. У меня мать и бабушка. Там, чуть чего, передайте, что у меня все было хорошо и я не мучился.
Сегодня двенадцатые сутки, как я один. Решил отметить это дело. Открыл сгущенку. Вкусная.
Сходил потом искупался – нырял в трюме.
Двадцатые сутки. Бог, а Ты есть? Он говорит: да. Я тоже так думаю…
…
…
…
…
Его достали через месяц, когда пришли в базу.
Тогда-то и обнаружилось, что в последнем отсеке кто-то стучит.
Он почти ослеп, был весь седой, а к себе прижимал журнал…
КАДЖАРАН
Дядя Жора называет вагоны, дотащившие нас до Кафана, «дуровскими». Ему нравится это слово, и он повторяет его сто раз. Вагоны давно разбиты, списаны и могут быть предназначены только для спешной переброски войск или для перевозки горожан к их сельским родственникам.
Из Кафана мы поедем в Каджаран, в горы, населённые истинными армянами.
Надо вам представить дядю Жору. Дядя Жора похож на медведя. Он огромен и тёмен. Его чёрная с проседью спираль волос, уложенная вокруг головы, кое-где оборвалась, и обрывки торчат в разные стороны.
Дядя Жора, как всякий уважающий себя армянин, носит большой нос. Рот у него тоже большой, и он станет ещё больше, если вы отпустите парочку замечаний относительно дяди Жориного автокрана в то время, когда он – дядя Жора – ждёт зелёный свет светофора.
В таких случаях он легко выкатывает глаза и проклятья на четырёх языках: русском, армянском, азербайджанском и узбекском.
Моя жена, племянница дяди Жоры, называет его просто Жорой, на что он обижается ровно три секунды.
Со всех сторон к Кафану подходят горы. Между горами по ущелью вьётся шоссе. По нему мы и доедем до Каджарана. Он так и стоит между горами. С одной стороны у него горы абсолютно голые, с другой – покрытые шерстью лесов.
В эту поездку на четыре дня я поехал потому, что никогда не видел гор, моя жена поехала потому, что меня нигде нельзя оставлять одного, и дядя Жора поехал потому, что без него в горах обязательно пропадут и племянница, и её бестолковый муж.
Собиралась ещё моя тёща, потому что в горах нельзя оставлять без присмотра дочь, зятя и дядю Жору.
