указали на целый ворох таких же. Уходя из редакции, папа столкнулся в дверях с ярым демократом, который тащил увесистую рукопись, заготовленную, очевидно, заранее.
— Как думаешь, простят или не простят? — спросил озабоченный демократ, блуждая глазами.
— А что мы такого сделали? — совсем по-детски ответил папа.
Но испуг прошел быстро, на третий день. Светиных родителей уже можно было видеть возле «Белого дома», рядом с легендарным танком. Как и многие другие в то время, они немножко тронулись рассудком от запланированной провокации и победы. Через два года история повторилась: страх, ненависть, облегчение. Папа и мама стояли около гостиницы «Украина», ели мороженое и громкими криками приветствовали каждое удачное попадание снаряда из танка в тот же самый «Белый дом».
— Бей их, коммуняк проклятых! — восклицал лирический поэт с перекошенным лицом.
Его почему-то не смущало, что там гибнут женщины и дети. Он нутром чувствовал, что так надо, что это отвечает ленинским заветам. Интеллигенция снова была впереди всех. Она была парализована ужасом от гибели трех мальчиков в девяносто первом году и плакала от счастья над трупами полутора тысяч человек, расстрелянных в девяносто третьем.
Свете шел восемнадцатый год, она недавно окончила школу и поступила в Иняз. Политикой она не интересовалась и того, что происходит в стране, не понимала. Но жалела своих родителей, которые как-то вдруг стали дергаными, крикливыми и бестолковыми до смешного. Впрочем, где смех, там и слезы. Папу уже давно не печатали даже в газетах, его слабенький талант, подобно ручейку, усох, да и на теперешние гонорары прожить было бы просто невозможно. Из литконсультантов толстого журнала его «попросили», поскольку из-за недостатка средств в редакции остались лишь сам главный, его зам, курьер и вахтерша. «Скончалась» и музыкальная школа, где преподавала мама. Змея демократии начинала кусать себя за хвост.
Родители крутились, как могли, не понимая, что происходит. Став безработными, они потихоньку распродавали нажитые веши. Ходили на толкучки, стояли в длинных рядах с хрустальными вазами и книгами, терлись возле благотворительных фондов. Света перешла с дневного на вечерний и устроилась работать в районную библиотеку на смехотворную зарплату. Ее еле хватало, чтобы уплатить за квартиру и телефон. Прозревший папаша клял и коммунистов и демократов, втайне мечтая о благодатных «застойных» временах. Света любила и его и маму, но не знала, что сделать, чтобы вернуть им прежние улыбки и радость в глазах. И однажды она решилась на отчаянный шаг.
У нее была подруга по институту — Мила Ястребова, которая как-то в порыве откровенности и по природной болтливости призналась, что уже третий год решает свои финансовые проблемы очень просто — за счет мужчин. Она занималась древнейшей профессией легко и спокойно, с улыбкой на очаровательном личике, а у нее, между прочим, были любимый муж и крохотная дочка. Света поначалу в ужасе отшатнулась от Милы, представив, что было бы, если бы на ее месте оказалась она и об этом узнали отец с матерью.
— С баранов и ослов, которых мы называем мужчинами, надо стричь шерсть, — говорила длинноногая Мила.
— Но ослов, кажется, не стригут? — усомнилась Света, которой не хотелось так сразу терять дружбу с Ястребовой.
— Значит, у ослов есть другие достоинства, которые надо использовать. Ты же себе новую кофточку не можешь купить, дурочка. Тебя же не убудет, верно?
— Вообще-то я думала об этом, — храбро призналась Света.
Ее и правда посещали такие мысли, но только в снах. Дело в том, что до сих пор она оставалась девственницей. Возможно, единственной в своей возрастной категории во всей России. Так уж получилось, что она панически боялась мужских объятий и поцелуев. Когда-то давно ее чуть не изнасиловали подростки в пионерском лагере «Артек», заманив на опушку. Она еле вырвалась, расцарапав им лица, но теперь вздрагивала от каждого прикосновения любого существа, хоть отдаленно смахивающего на мужчину.
История эта не получила огласки, и родители о ней не знали, а то бы давно отвели дочь к психиатру. Света же, повзрослев, мучилась, не зная, как преодолеть антимужской вирус: ведь нельзя же до конца жизни оставаться старой девой! Однажды, когда родителей не было дома, она твердо решила отдаться одному из сокурсников, пригласив его в гости. Но голодный студент умял то последнее, что было в холодильнике, выкурил папины сигареты и завел нудный философский разговор, не замечая выразительных Светиных взглядов. Очевидно, у него тоже был какой-то свой, антиженский штамм. Потом, горячо поблагодарив Свету за обед, он гордо удалился с сознанием выполненного долга. А Света проплакала полчаса подряд. Сейчас же она слушала Милу Ястребову, и сердце ее замирало от какого-то непонятного восторга и ужаса, словно она висела над пропастью, держась за страховочный трос.
— Ну как, подружка, пойдешь со мной на дело? — спросила Мила, будто предлагала брать вечером кассу.
— Пойду! — решилась наконец Света.
Она думала убить этим сразу двух зайцев: преодолеть свой комплекс и заработать сто долларов для семьи. Потом можно будет сказать родителям, что получила премию за отличную учебу.
Вечером они подошли к гостинице «Россия», где Мила познакомила Свету с неким носатым Яшей, шефом-распорядителем, как он называл себя сам. На Миле было элегантное синее платье, а Света в вельветовом брючном костюмчике выглядела более скромно. Яша критически оглядел ее, хмыкнул, но сказал только:
— Подождите, девочки, в моей машине.
Мила прошептала:
— С первого раза ничего ему не отдашь, а потом будешь отстегивать по двадцать пять долларов.
Светино сердечко колотилось как сумасшедшее. Ей хотелось выскочить из машины и убежать. Ладони вспотели, а к позвоночнику словно бы прикоснулись ледяные пальцы. «Боже, что я делаю? — думала Света. — Прости меня, Господи!» Чуть не плача, она спросила у Милы:
— Долго нам еще ждать?
Уж поскорее бы закончилась эта пытка. А тут еще шофер, здоровенный, плечистый «лоб», развернулся на сиденье и стал насмешливо разглядывать Свету.
— Убери морду, — прочувствовала ее состояние Мила. — Смотри на свою баранку и не смущай мою подругу.
Яша вернулся и повел их ко входу в гостиницу. Перед глазами Светы стояла красная пелена, она механически передвигала ноги и шла как на Голгофу. Перед стеклянной дверью она споткнулась и чуть не упала. Яша подхватил ее.
— Ты не больна? — тревожно спросил он.
Света закрыла глаза и покачала головой, подумав: «А может, сказать, что у меня сифилис дошел до костного мозга?»
В номере, куда ее провели, жил губернатор одной из областей юга России. Приехал он в Москву неофициально, по своим коммерческим делам. Ему не исполнилось и сорока лет, но он уже пятый год входил в высший истеблишмент страны, твердо следуя курсу реформ и проворачивая для себя многомиллиардные операции. Высокий, статный, черноволосый, он нравился женщинам и имел репутацию бесстрашного борца с коррупцией, хотя злые языки утверждали, что губернатор как раз и является главным мафиози в своем крае.
Не глядя на вошедшую девушку, черкая что-то в блокноте и разговаривая одновременно по радиотелефону, губернатор приказал:
— Раздевайся… и выпей там, на столике, чего хочешь…
Мертвенно-бледная, готовая в любое мгновение рухнуть в обморок, Света сбросила одежду, оставшись лишь в нижнем белье. Ее бил озноб, и она уже плохо соображала, где находится и что сейчас будет, да и она ли это вообще. Может быть, ее двойник или украденная из роддома сестра-близнец? Открыв глаза, Света увидела стоявшего перед ней губернатора, который с любопытством смотрел на нее, раскачиваясь с носка на пятку.
— Ты что? — спросил он. — Температуришь?
— Нет, — чуть слышно ответила Света.
