ДОЧКИ-МАТЕРИ
...Шелестел над Страстным бульваром благословенный девятнадцатый век. Совсем рядом в одном из особняков жила семья Римских-Корсаковых.
Хозяйку дома, Марию Ивановну, Пушкин называл «чрезвычайно любезною представительницей Москвы». Того же самого мнения придерживались многие: Мария Ивановна хоть и была большой барыней, но в своем богатстве и родовитости ни на йоту не порастеряла душевного тепла. Была она исключительно хлебосольна, жила с размахом. На ее балах до утра плясала вся Москва. Устраивала их Мария Ивановна не абы как, а с выдумкой, с сюрпризами. Видно было, что молодость сердца не изменяла ей, хотя годы, как водится, шли и шли...
Когда-то Мария Ивановна вышла замуж за человека много старше себя, но весьма видного собою и очень состоятельного. Звали его Александр Яковлевич Римский-Корсаков. Богатство привалило Римским- Корсаковым, когда у Екатерины II появился фаворит той же фамилии. Как водилось, императрица облагодетельствовала всю семью. Супруг Марии Ивановны был пожалован в камергеры, получил и земли, и крестьян.
Между тем, как и екатерининский фаворит, слыл он человеком недалеким. Потихоньку управление громадным хозяйством и большой семьей перешло в руки его жены, которая всем взяла: и красотой, и умом.
Дождавшись, когда дети выросли, а жена начала стареть, Александр Яковлевич переехал жить в деревню. Мария же Ивановна по-прежнему безотлучно стояла на мостике семейного корабля, принимая на себя единственную все бури и шквалы житейского моря. И как всякой матери, у которой свет клином сошелся на детях, ей пришлось хлебнуть горького до слез.
...Когда начались бои с Наполеоном, проводила Мария Ивановна на войну двоих старших сыновей. Младший Сергей тоже записался в ополченцы, и соседи видели, как Мария Ивановна кладет истовые поклоны в храме, моля оберечь ее дорогих чад.
Но горе не обошло стороной. Первенец ее, Павел, погиб в Аустерлицком сражении. Тело его найдено не было. Мать считала сына без вести пропавшим и до самой смерти надеялась, что ее Паша вернется. От чахотки умерла и одна из дочерей, Варвара. Для семьи, где все с большим сердцем относились друг к другу, это были невосполнимые потери. Чуть придя в себя от горестей, Мария Ивановна стала думать, как бы выдать поудачнее замуж остальных дочерей. Кажется, что там! — не кривобокие, не дурнушки. Но, прославленные на всю Москву красотой, девицы Римские-Корсаковы и требовали, по понятиям матушки, женихов особых. Их бархатные глаза многим не давали покоя. Однако в письме среднему сыну Григорию Римская-Корсакова жаловалась, что, мол, женихи словно перевелись, один хуже другого, а которые чуть получше, так их сейчас же стараются перехватить.
Но не без Божьей милости все дочери оказались пристроенными, кроме самой красивой — Александры.
Она еще в девчонках бегала, только что в куклы не играла, а от женихов уже отбою не было. Теперь Мария Ивановна втихомолку себя укоряла: надо было не копаться, передержала она Сашеньку. Да ведь наперед не угадаешь. И характер у дочери не в пример остальным детям — самостоятельный. Ею не покомандуешь.
Мария Ивановна вспоминала, как однажды летом в деревне поспорила с Сашей:
— Дойдешь ли до церкви? Ежели дойдешь, я сто рублей даю. — Говорит, а сама посмеивается. Ночь хоть июльская, а тьмущая. Облака понабежали, ни луны, ни звезд. А Саша тут же:
— Иду, право, иду!
— Полно врать!
— А вот и посмотрим! Даете ли деньги, маменька?
— Даю, пострелиха!
После Мария Ивановна сыновьям писала да соседям рассказывала, какую дочка историю учинила. До церкви дошла и даже камушек положила на платок, чтобы ветер не унес.
Мать, правда, чуть ли не вдогонку человека послала, да только Саша на ногу быстрая. Он туда, она уже обратно...
И вот, когда Саше пошел девятнадцатый год, появился в Москве молодец, с которого все московские маменьки глаз не сводили: вот это жених! Красавец, наследник громадного состояния. И вправду молодой граф Николай Александрович Самойлов, как говорится, всем взял. Благодаря семейным связям он быстро продвигался по службе и в августе 1821 года, перед тем как появиться в Москве, был назначен флигель- адъютантом при государе. Водились за ним грешки: в карты поигрывает, в громких компаниях замечался, так ведь молодость!
Стали в московских гостиных замечать, что молодой граф глаз не сводит с Алины Римской- Корсаковой. И танцует с ней, и беседует, и в дом ездить начал: что ни вечер, то тут как тут. Каждый раз, уходя и прикладываясь к ручке милых дам, вздыхал — отпуск истекает, скоро возвращаться на службу.
Мария Ивановна покой потеряла. Алина то зардеется, как маков цвет, то сидит бледная, грустная. Видно, не выходит у молодых решительного объяснения.
Все-то ночки подряд Мария Ивановна с боку на бок ворочалась и вставала, глаз не сомкнув, — как быть? Наконец решилась.
Как-то после ужина, когда Алина вышла из комнаты, подступилась она к Самойлову:
— Граф, я вижу вы так грустны...
— Ехать не хочется...
Он стоял у камина. Отблески огня играли на молодом лице. Самойлов, тихий и задумчивый, был так непередаваемо хорош, что Мария Ивановна невольно залюбовалась им. Она часто ловила себя на мысли, что порой совсем не по-матерински относится к ухажерам своих дочерей. Правда, ей уже на пятый десяток пошло, но женских радостей выпало, если вспомнить, с гулькин нос. С мужем они были далеки друг от друга.
— Я, дорогая Мария Ивановна, в вашем доме столько ласки увидел... Меня рано на казенный кошт отдали. Своего-то дома и не знал... Маменька у меня строга. Все говорила, что не мужское дело по теплым углам сидеть. Оно верно. Только к семейному очагу каждого человека тянет.
— Семейный очаг? Так за чем дело стало? Послушайте, граф... Я хочу говорить с вами без всяких извивов. Ваше ухаживание за моей дочерью и доверие, которое вы сумели мне внушить, дает мне это право.
Мария Ивановна увидела, как фигура Самойлова напряглась. Он словно и ожидал, и боялся того, что услышит дальше. Она продолжала:
— Я хотела бы знать, чем это кончится... Я понимаю так, что вы человек с правилами, честный человек. Какие же ваши намерения насчет моей дочери? Любовницей вашей она быть не может... Мезальянса между вами и ней ни на волос нет.
