который перегоняли в Ниццу. Шофер Матийе дернулся — его изрешетили пулями. Раненый механик притворился мертвым и слышал крики Бонно: «Прекратите! Вы с ума сошли!» Не вымыв залитый кровью автомобиль, убийцы ворвались в городок Шантийи и атаковали банк. Крикнув — из чистой вежливости — «Руки вверх!», они, по своему обыкновению, расстреляли двух кассиров, тяжело ранили третьего и впервые ушли с реальной добычей в сорок четыре тысячи франков. Газеты стонали: «Самая ужасная страница в истории преступлений!»
Неуловимые и неуязвимые, однако, постоянно несли потери. Полиция выхватывала их по одному: 16 января — Мариуса Меджа, 28 февраля — Эжена Дьедонне, 1 апреля — Андре Суди, 4 апреля — Эдуарда Каруи. 7 апреля — Реймона Каллемена, которого выдала любовница, ветреная Луиза по прозвищу Красная Венера, не слишком скучавшая по своему мужу Дьедонне. Если ее следы затерялись, то человека, выдавшего Каруи, убьют неизвестные мстители. На самого Бонно вице-шеф полиции Жуен натолкнулся 24 апреля во время обыска у некоего Гази. Бонно бежал через окно, сильно поранился, но застрелил Жуена и ранил инспектора Кольмара, которого спасла трехчасовая операция. Только тогда «фликов», ходивших на задержания с тростями и дубинками, вооружили, а вскоре даже пересадили на автомобили.
Отчаянные «ковбои» не всегда искушены в конспирации. Налетчики постоянно перекрашивали волосы, но презирали дактилоскопию, оставляя, на радость месье Бертильону, шикарные отпечатки где ни попадя. Но причина серийных провалов была в том, что полиция отлично знала, где искать бандитов, — в анархистских кругах, кишевших стукачами.
Бандиты попадали в частый бредень, раскинутый полицией, в числе сотен анархистов, часто не связанных с криминалом: у каждого из них находилось что-то — уклонение от армии, публичное восхваление Бонно, — что позволяло упечь их за решетку. Нередко арестованные пытались покончить с собой. Отныне в глазах общества «анархист» означало: «преступник». 25 марта арестовали двадцатиоднолетнего редактора журнала «Анархия» Виктора Львовича Кибальчича: будучи противником уголовщины, он все-таки не выдал ночевавших у него, встречавшихся или работавших в редакции товарищей-налетчиков. Отсидев пять лет, он был снова арестован, в январе 1919 года его обменяли на французского офицера, арестованного ВЧК. В Советской России он дрался с Юденичем, работал в Коминтерне, ушел в троцкистское подполье, прославился как писатель под именем Виктора Сержа. Ромен Роллан чудом выцарапал его из очередной ссылки в 1936 году: еще немного — расстреляли бы.
В анархистской братии интеллектуалы, трезвенники, антиклерикалы, противники брака, вегетарианцы, пацифисты, синдикалисты соседствовали с иллегалистами. Теми, кто считал, что преступление против буржуа приближает революцию, и практиковал «реприз индивидюэль» — «индивидуальное возвращение» чего-то, проще говоря, кражи, восстанавливающие социальную справедливость. Самым знаменитый из них, Александр Мариус Жакоб (по другой версии, его сообщник Франсуа Вестерманн), — прототип джентльмена-грабителя Арсена Люпена из романов Мориса Леблана. Такими — не партийными, не учеными — иллегалистами были и Бонно со товарищи, вращавшиеся в анархистских кругах, где помочь, обогреть, спрятать, не задавая лишних вопросов, было святым принципом солидарности.
Бонно к семнадцати годам приобрел репутацию смутьяна, несколько приводов за кражи, браконьерство, драки на танцульках и богатый опыт увольнений: ни с одним хозяином правдолюб не уживался. После очередного увольнения умерла его маленькая дочь. Работая в гаражах, он породнился с автомобилями и угонял их ради удовольствия покататься пару часов. Судьба заносила Бонно в Женеву и Лондон. Создатель первой в мире полицейской лаборатории Эдмон Локар вспоминал, как посетивший ее Конан Дойл остановился перед фото Бонно: «Да это ведь Жюль, мой бывший шофер!»
Всесторонне одаренный, он, если бы не стал анархистом, вошел бы в «рабочую аристократию»: у Бонно вообще было лицо положительного пролетария. В армии он считался лучшим стрелком роты. Когда за участие в забастовке его выкинули на улицу, а жена ушла к секретарю профсоюза, стал виртуозным медвежатником. Несмотря на престиж профессии, он так и не слился с уголовным миром: Бонно грабил, чтобы изменить мир к лучшему. В постели его утешала прекрасная Жюдит Толлон, вдова кладбищенского сторожа-анархиста, у которого Бонно в Лионе снимал комнату.
Идиллия рухнула, когда полиция вышла на след Бонно, обчистившего нотариуса, и ему пришлось 27 ноября 1911 года среди ночи удирать на украденном «бюире». Сообщник Платано повез его в фаланстер в Роменвилле под Парижем, где располагалась редакция «Анархии». Что произошло в пути, известно со слов Бонно, и это — самый неприятный эпизод его биографии. В пути мотор заглох. Бонно копается в моторе, его друг играет с браунингом. Ссора. Платано угрожает, Бонно пытается его обезоружить. Случайный выстрел. Раненый друг кричит так жалобно, что приходится его добить. Обыскивая труп, Бонно находит тридцать тысяч франков, наследство, которое Платано получил в Италии и о котором, возможно, 416 рассказал товарищу.
Деньги не пошли впрок. Бонно отослал двадцать пять тысяч Жюдит, но полиция, как только Платано опознали, задержала Толлонов. Бонно же как ни в чем не бывало доехал до друзей Платано; они поверили его рассказу — этого требовала этика анархистов — и помогли, чем могли. Юные коммунары из Роменвилля давно промышляли идейным воровством, но Бонно открыл перед ними сияющие перспективы идейного бандитизма.
Двадцатидвухлетнего Каллемена звали Наукой: за круглые очечки и жажду знаний. Он жил среди книг и каждую фразу начинал: «Наука доказала», «Наука запрещает». Скромный, чувствительный юноша, девственник и вегетарианец, с тринадцати лет работал по шестнадцать часов в день, не выносил вина, табака и кофе. Анархизм был для него религией. Он обосновал использование достижений прогресса, чтобы «разобраться с обществом», дарил друзьям таблетки цианистого калия и кричал: «Да здравствует смерть!»
Двадцатилетнего Суди, «мертвенно-бледного, с заостренным профилем, добрыми серыми глазами»[23], прозвали Невезучим. Во время одной из четырех отсидок за профсоюзную деятельность он подцепил туберкулез и знал, что обречен, но не отчаивался: по его словам, он словно родился заново, когда к нему впервые обратились «товарищ». Он был столь сентиментален, что плакал, слушая уличных певцов; «не знал, как подойти к женщине, чтобы не показаться смешным»; щедро отвешивал покупателям в лавочке на улице Муффтар, где работал, в два раза больше крупы, чем они просили.
Презиравший интеллигенцию психопат Гарнье, «смуглый, немногословный красавчик с удивительно пронзительными черными глазами», театрал и спортсмен, мастерски стрелявший с обеих рук, 19 марта 1912 года отправил письмо на жаргоне апашей (49) шефу полиции Гишару, назначившему десять тысяч франков за его голову. Поиздевавшись над скупостью полиции, Гарнье утверждал невиновность Дьедонне и провозглашал: «Я знаю, что буду побежден, что окажусь самым слабым, но надеюсь заставить вас дорого заплатить за победу». Чтобы не было сомнений в авторстве, он приложил к письму листок с отпечатками своих пальцев.
Серж писал: «Из него бы вышел прекрасный полярник, хороший солдат для колониальной войны в джунглях, а в иное время — отважный повстанец, командир нацистского штурмового отряда или унтер- офицер в армии Роммеля»[24].
Добрый колосс, двадцативосьмилетний токарь и виртуозный вор Каруи познакомился с Бонно еще в Женеве в 1908 году. Он был так влюблен в свободу, что покупал птиц в клетках и отпускал их на волю, мечтал о тихой жизни с подругой в домике в деревне. 9 января 1912 года на пару с двадцатилетним поваром Меджем он зверски убил в парижском пригороде девяностаоднолетнего рантье и его служанку. Его самодеятельность на суде припишут к общему счету, предъявленному анархизму. При аресте Каруи не воспользовался имевшимися у него двумя браунингами, «слишком уважая человеческую жизнь».
После убийства Жуена арест Бонно был делом считаных часов. Кто-то стукнул: Бонно скрывается в «Красном гнезде», доме миллионера-анархиста Альфреда Пьера Фромантена в Шуази-ле-Руа. Миллионер, за десять лет застроивший этот тихий деревенский пригород, пребывал в Бразилии, а Бонно приютил механик-анархист Дюбуа, арендовавший здесь гараж. Узнав о случившемся в его владениях, Фромантен предпочел не возвращаться во Францию и умер в 1917 году в Женеве, кажется в нищете и при странных обстоятельствах.
