Потом я подумал, что другой язык – это же, прежде всего, другое сознание.
Поэтому, если это перевод, нельзя переводить буквально, и «Монинг, джентльментс!» не должно быть «Доброе утро, господа!», надо «Подъем, народ! Компот вам в рот! Бегом с коек!».
У нас с ними разное сознание. То, что понимают одни, не понимают другие.
И в то же время мы очень похожи – скажем, в хамстве.
И через эту колоссальную непохожесть при потрясающем сходстве пробились актеры. Они вытянули этот фильм. И когда главный герой говорит, что «реактор плохо действует на людей», «Полный вперед!» – и это от пирса, или «Приготовиться к испытаниям запуска ракеты», «Это не учебная тревога» и прочее, я понимаю, что он полную чушь несет, но я готов с ним согласится.
Тут это не важно. В этом фильме каждый найдет свое. Очевидцы будут вспоминать свою юность под звуки оркестра Мариинки, им и необязательно при этом смотреть на экран, у них переживания внутри. Остальные, не знакомые с нашими командами, будут сопереживать.
На лодке свой особый язык, свои слова, и если ты их произносишь, как команды, то они должны звучать привычно, чтоб тебя правильно поняли в любом отсеке с любым уровнем межотсечной связи. Главное на лодке – правильно скомандовать и быть правильно понятым. Поэтому профессионалам неправильная команда так режет ухо.
Но если постараться не замечать…
По сценарию там было все: Москва, ЦК, сварка в доке, одновременно на лодке играется учение, где говорят слово «стрельбище», грузят, как поленья, торпеды, потом шампанское, водка в ресторане, тост «Мы тут все хорошие коммунисты!» и «Да пребудет с вами Господь!» – это в 1961-то году.
Да, не было Его с нами в это время, Господа нашего Вседержителя.
Они тренируются в борьбе за живучесть, они все время ставят раздвижные упоры.
Где им знать, что для нас упор – дело дохлое. Во-первых, его надо еще найти где поставить, потому как до подволока не добраться, кругом кабельные трассы и щиты. Во-вторых – упором поступающую в отсек воду не сдержать. Поступление ее сдерживается всплытием лодки в надводное положение и противодавлением – в отсек дают воздух высокого давления.
Они надевают комплекты и идут в раскаленный реактор – тепловой удар обеспечен прямо на пороге.
Они ходят по колено в воде, а на крышке реактора не меньше 600 градусов.
Вообще-то вода кипит при 100.
Они говорят друг другу про «долг перед матушкой Россией» и озираются по сторонам при глубине в 30 метров, а корпус лодки при этом подозрительно скрипит.
Да не скрипит он на 30 метровой глубине. Он скрипит на 300–400 метров. Очень неприятно, кстати.
Минут через двадцать после начала фильма, наконец, все переоделись в РБ (до этого шлялись чуть ли не в фуражках и тужурках). Хоть бы китель надели, что ли.
Вообще-то самая носимая одежда подводника – это полуистлевший на теле китель и еще РБ.
РБ – это такой репсовый костюм «председателя Мао», как его у нас называли. На кармане бирка с должностью.
Они называют друг друга «Дмитрий», а командира – «Капитан».
У нас никто так не говорит.
У них с командиром спорит старпом, а зам заболевает головой так сильно, что наставляет на Харрисона Форда пистолет. (Кстати, в жизни на лодке были два человека, которые требовали от командира сдачи американцам, и среди них – замполит. Правда, все происходило без пистолета. Узнал об этом недавно.)
Потом я скажу в интервью передаче «Намедни», что ни одной родной команды я не услышал, что делали они на лодке не поймешь что, что наворочали выше некуда и что замполит скорее съест свои уши, чем наставит на командира пистолет.
И потом, все пистолеты заперты в сейф в каюте командира. И еще по секрету: зам не всегда помнит, как в него обойму вставляют. А если б нужно было вставить в него обойму, то это целое дело: достать пистолет, потом – обойму, потом куда-то делся пистолет, потом – пропала обойма, затем обойма нашлась, но где же наш пистолет – «ты не видел, здесь только что был пистолет?»
Примерно так это выглядит на самом деле, и фраза: «Властью, данной мне партией…» – никак не может прозвучать.
И – «Выпьем за то, что нет лодки лучше «К-19!» – не может прозвучать.
Люди, переживающие пафос, с пафосом не говорят.
А Харрисон Форд все время пьет чай в подстаканнике. Ходит по центральному, командует и не забывает, знаете ли, прихлебывать – ой, мама!
Конечно, где ему, бедняге, про нас знать. Он в интервью говорит, что долго готовился, читал.
Наверное, да. У него поразительной отрепетованности взгляд. Я бы сказал, что это взгляд «катастрофа». Как взглянет, сразу ясно: нам конец. Давно это у него.
Я этот взгляд помню еще со «Звездных войн» и с «Индианы Джонса». Взгляд «Боже, я же все сделал, как ты сказал!».
И все же фильм для американцев необычный. Это не совсем фильм-катастрофа. У него есть очень хорошие сцены, например, сцена на кладбище, да и сам Харрисон здесь немного другой. Задача перед ним стояла ужасно сложная: не зная, как ходят, едят, пьют, двигаются, что говорят, сыграть так, чтоб про всю ту муть, что он несет и делает, все забыли и следили только за тем, как он играет.
Удалось. Молодец.
Думаю, смотреть этот фильм всем будет интересно.
***
Статья очень хорошая. Именно так и передавалась нам из уст в уста история «К-19». Об одном только я не слышал: что был человек, который потребовал от командира идти к чужому берегу. В мои времена об этом нельзя было и подумать. У нас в голове это бы не поместилось. Про Корчилова я все знал. И про их командира тоже. И про то, как политрабочие пытались его сожрать. А человек замечательный. Столько людей спас. С «Хиросимой» потом много всякого случалось. Но то, что на костях этих людей сделали неплохие реакторы на последующих поколениях пл – это бесспорно. Корчилов и его товарищи – это самое лучшее, что у нас есть – люди. Эти люди виновны еще в одном: в моей ненависти к тем конструкторам, для которых подводные лодки – это деньги. Причем они их получают три раза: когда строят лодку, когда она тонет и когда они ее пытаются поднять. А на экипаж валить – это к «Рубину».
Недавно видел по телеку, что «Рубин» устроил выставку из тех предметов, что удалось с «Курска» поднять. Там и личные вещи есть, и части одежды. Экспозиция, называется.
Там еще рассказывали историю о том, что к Спасскому приходили жены конструкторов, работающих по «Курску», и говорили, что их мужья кричат по ночам.
Жены с «Курска», наверное, согласились бы с тем, чтоб их мужья кричали по ночам, лишь бы их живыми видеть.
Кстати, о криках. Когда я в море ходил по 250–280 суток в году и так почти 10 лет, то я не только кричал, я еще и вздрагивал так, что жена со мной рядом спать не могла.
А еще я ее во сне рукой бил.
А еще она меня добудиться не могла.
***
25 октября в 8.05 я должен был выступать по местному телевидению. Я должен был рассказать о своих книгах. Но расспрашивали о террористах, заложниках и прочем. Ведущие очень волновались. Их волнение передавалось и мне. Спрашивали, что можно порекомендовать специалистам. Я сказал, что советчиков там хватает. Главное – им не мешать.
– А что делать заложникам в такой ситуации?
– Только шутить.
– Как шутить?
– Как угодно, хоть анекдоты рассказывать.
– Долго это продлится, как по-вашему?
