еще пару десятков тысяч других. Вам про него легенды надо рассказывать, молиться на него надо, а вы, пиджаки, клянете нас… мы для вас жизни…
— Один сынка своего прикокошил, а другой хвалит! А?
— Скафы, что вы хотите? Ребенка и того не пожалеют. По одному подозрению. Вон у меня…
— Ниордан, — сказал Дайра.
Тот с ловкостью фокусника выхватил оккам и пустил над головами очередь. Слаженно ахнув, толпа подалась назад.
— Вот уж это… вот как раз… — громко сказал Мальбейер, хлопнув себя по ляжкам, и подмигнул Сентаури, который в тот момент испуганно на него оглянулся.
— Они не посмеют стрелять в здоровых людей! Не бойтесь! — крикнул кто-то.
Толпа угрожающе заворчала.
…выставил челюсть и перевел указатель обоймы на «морт»…
Ровные ряды атмосферников, серебристых сплющенных сигар, между ними — россыпью брошенные «пауки». Ни одного человека вокруг. Снова удушающая жара. Пот.
— Это вы напрасно, друг мой Сентаури, — озабоченно говорил Мальбейер. — Это запрещено. Могло кончиться плохо.
— Да я припугнуть только, — оправдывался тот. — Никогда бы я в них не выстрелил.
— И все-таки напрасно. Отношение к скафам и так далеко не благоприятное.
А Дайра вставлял — все кончено. А Ниордан кивал головой. Сентаури бросил на своего командира презрительный взгляд.
Потом они заметили, что давно уже стоят перед «пауком» Дайры. Роскошный лимузин Мальбейера находился чуть дальше. Ниордан так быстро и ловко занял свое место в «пауке», что даже непонятно было, в какую дыру он просочился. Он слышал настойчивый зов Френеми. Остальные упорно изучали свои отражения в летном покрытии. Сентаури мрачно бубнил что-то неразборчивое.
— Вот, — сказал ему Дайра. — Вот ты опять спас мне жизнь. Весь день только и делаешь, что жизнь мне спасаешь. Они могли нас на куски разорвать. Ведь в самом деле не стрелять же в здоровых!
— Ты смог бы, — с ненавистью глядя на него, ответил Сентаури. — Ты у нас герой. Молиться на тебя надо. Мальбейер укоризненно покачал головой.
— Ах, ну зачем такая злая ирония? Дайра у нас действительно герой сегодня, — он тронул Дайру за плечо, но тот как бы невзначай отстранился. — Вы совершили сегодня подвиг, дорогой Дайра. Подвиг с большой буквы.
— Его нет, — сказал Дайра. — Кончено. Нет. Последняя соломинка. Ах, черт, нет! Ну и ну.
Говорил он невыразительно и смотрел невыразительно, ему многое хотелось сказать, ему хотелось взмахнуть руками, прижать их к сердцу, сделать большие глаза, сильное, страстное хотелось придать лицу выражение, настолько сильное, что уж точно выглядело бы фальшивым. Поэтому он заморозил себя. А Сентаури злобно ткнул в него пальцем — ты никогда его не любил. Ты никого не любил. Меня тошнит от тебя. Собственного сына прикончил и хвастается, какое у него горе, тоже мне, герой нашелся Дайра подумал — неправда! — и сказал ему — неправда, зачем ты так говоришь, ты же не знаешь ничего (он злится на меня почему-то. Почему он на меня злится?) Пиджак ты, отбрил Сентаури, ты его не любил, все притворство одно. Неправда, взмолился Дайра, ох, ну зачем такая неправда, не было на свете человека, которого я любил бы больше, единственное, за что я в этом мире еще держался, а теперь все, его нет, я его собственными руками, разве ты можешь понять, что я чувствовал, ты, кто никого не любит, из чувства долга не любит, это же дико. (Успокойтесь, успокойтесь, дорогой Дайра, и рука на плече, и голос баюкающий.) Ах, да отстаньте вы, ведь не он же убил своего сына, ведь не ты же убил своего сына, и эту дурацкую машину ведь не ты же спалил, ну так и помолчи, не мешайся! А Сентаури (вуалетка, как и у остальных, подвернута, лицо потное, рот искривлен, глаза на Дайру нацелены) сказал:
— Вот так он любил сына, Друг грандкапитан, этот ваш герой Дайра. Вы слышали? Ведь он не о сыне горюет, он о себе горюет, скотина, пиджак.
Он начал спокойно, а под конец распалился. Это был настоящий взрыв ненависти. Сентаури ненавидел Дайру. Дайра ненавидел Сентаури. Мальбейер растерянно улыбался, но в глазах его тоже просверкивала злоба, и губы изредка вздрагивали. Даже Ниордан, уединившись с Френеми, говорил о ненависти (ненависть — это импат, но это и скаф тоже, только там другая ненависть. В моей стране нет места для ненависти, поэтому я здесь. Однако народ недоволен, возражал Френеми, народ на грани бунта. Ему нужна ненависть. Вас могут лишить короны)
Возможно, этот взрыв спровоцировал Мальбейер, тем, пожалуй, что чересчур уж он подчеркивал предупредительность к Дайре, а на Сентаури смотрел с пренебрежительным холодком. А Сентаури больше всего в тот момент хотел, чтобы именно Мальбейер его понял. Ему тоже многое хотелось сказать, правда, он не совсем точно знал, что именно, но лишь бы сокрушить, смять, уничтожить этого самовлюбленного пиджака Дайру и чтобы обязательно на глазах грандкапитана. Примешивались тут и мысли о повышении, они мелькали почти незаметно, однако не потому отел Сентаури иметь Мальбейера союзником. Он не знал, поему. Я тебя с самого начала раскусил, сразу увидел, что ты за схема. Не знаю, может, ты и хороший скаф, но только до поры, потому что пиджаку хорошим скафом не стать. Хаяни тоже не был хорошим скафом, жидковат был для этого, думал слишком много, но он по крайности не пиджак, он на самом деле хотел стать одним из нас. Ты его всегда недолюбливал, потому что ты не такой, ты притворялся, а он нет. Это ты его суперсверхчеразинтеллигентом прозвал, ужас как остроумно, а сам ты, знаешь ты что? Квазикакбывродебы! Ты его просто презирал и скрывать не собирался, что презираешь. Ты и сегодня подумал, что это он про мальчишку твоего рассказал. А он не рассказывал ничего и не думал даже рассказывать. Ты его просто убил этим. Он мне так и сказал. Дайра, говорит, за человека меня не считает, наговорил на меня. И никто не считает.
— Он так и сказал? — спросил Мальбейер.
Но постой, крикнул Дайра, он ведь и в самом деле про сына моего разболтал. Нет, сказал, словно ударил Сентаури, это я. Это я предупредил Мальбейера. И не жалею. Я тебе никогда не верил. Тебя выгонять надо из скафов.
— Подождите, тут что-то не так, — заторопился Мальбейер. — Мне о сыне вашем, дорогой друг капитан, именно Хаяни и рассказал. А Сентаури… Может, вы другому кому говорили, друг Сентаури?
— Да что вы, в самом-то деле? — оторопел тот, — Не помните? А кто мне вакансию предлагал?
«Схожу с ума», — показалось Дайре.
— У меня и мысли такой не было! — наиубедительнейшим тоном оправдывался Мальбейер. — Да такое и невозможно. Вакансия — Дайре. Это не я решаю, меня на том совещании не было. Откуда у вас такие сведения?
Сентаури растерялся. Ненависть все еще рвалась наружу, но эта сбивка закрыла для нее все выходы.
— Ах, ну да… Понятно… Тут ведь… Вот так, значит… Ничего он не понимал.
— Послушайте, — простонал Дайра. — У меня погиб сын. Мне плохо, честное слово. Перестаньте, пожалуйста. Завтра.
И взрыв продолжился.
Сентаури изобразил великолепнейшее презрение. И это скаф! Посмотрите на него. Он сейчас расплачется. Как так вышло, что этот разнюненный пиджак все выдержал, сына убил, а я на Хаяни сломался, то есть на том, что вообще-то меня мало касаться должно. Он — смотрите! — герой. (Друг мой Сентаури, задушевно начал Мальбейер, но осекся. Сентаури стал повторяться, он чувствовал, что не здесь главное обвинение, и все пытался нащупать его. И чем больше он клял Дайру, тем меньше понимал, за что
