же.
Влад Яныч вдруг взорвался, как та бомба.
— Видели этого дурака?! — визгливо закричал он, тряся перед моим носом руками. — Он совсем спятил. Он кого-то там уже убить собирается! Из бомбы! Прямо Кибальчич какой-то!
— Это мне комплимент, — с монашеским смирением заметил Миша.
Он куда-то там кинет свою дурацкую бомбу, кого-то там пристрелит из своего дурацкого револьвера и мир лишится прекра-а-а-асного учителя физики, великоле-э-э-эпного знатока книг!
— Я был слеп! — гордо сказал Миша.
— А вот вы знаете, — продолжал биться в припадке Влад Яныч, — вы знаете, из-за чего все это? Не знаете?
Я догадывался уже.
— Георгес, — ответил я.
— Вот именно! Из-за Георгеса вашего, из-за вот этой вот самой книжечки, которую вы у меня за десятку купили!
Рюмка, шампанское, ведерка, верочкина прическа…
— У вас тоже с мебели началось? — участливо спросил меня Миша.
— Ничего там пока не начиналось, он только в пятницу купил.
— Началось уже, — сказал Миша. — Началось, началось. Вы на него посмотрите. Но вот что касается бомбы, то книга тут ни при чем. Я ее сам сделал. И сам задумал. Просто раньше я был слеп, а потом прозрел. Я бы и без книги эту самую бомбу стал делать.
— Это вы так думаете, что ни при чем. Она на все действует. На мозги, на язык, на взгляды, на мысли — на все!
— На память тоже, — добавил Миша.
— И на… Что значит «на память»?
Миша недобро усмехнулся.
— Я сейчас как в песне. Все, что было не со мной, помню. Воспоминательные галлюцинации. Или прошлые существования. Только не совсем и не всегда прошлые.
— Например? — живо заинтересовался я.
— Вот вас, например, помню, — мрачно сказал Миша и при этом посмотрел на меня так, будто я и есть тот самый генерал- губернатор из его прошлых существований, в которого он подрядился свою бомбу кинуть.
Ясно, подумал я. Пора сваливать. Существования у него. И бомбу в руках вертит. Он ведь физик, не химик, что-нибудь немного не так и…
— Последний вопрос, Миша, сказал я со всею возможной мягкостью.
Тот дернулся, изо всех сил концентрируя внимание на вопросе.
— Да-да?!
— Где вы достали Геор… эту книгу Сименона?
Он, очень быстро:
— Что?
— В смысле, как она к вам попала?
Он еще быстрее:
— Книга-то?
Просканировал взглядом сто восемьдесят градусов комнаты, словно перед дракой расставил руки, чуть пригнулся (вот-вот бомбой пырнет), ощерился.
— Эттттого я. Тебе. Никогда. Не скажу.
— Не скажет, — с монаршей досадой подтвердил Влад Яныч. Он и мне не говорил никогда. Не знаю почему. Ведь это же важно, Миша. Вы не можете не понимать, как это важно.
Миша, не сводя с нас недоверчивого взгляда, упрятал бомбу в бюро, с облегчением выдохнул через нос, указал пальцем на дверь и тихо сказал:
— Убирайтесь. Больше вы от меня ничего не узнаете.
— Но почему? — обескуражено спросил Влад Яныч (я-то уже двинулся к двери). — Мы ведь только хотим…
— Убирайтесь отсюда вон!!! — завизжал Миша.
— До свидания, — с достоинством сказал я при выходе. — Пойдемте Влад Яныч!
Миша негодующе ждал.
А дальше началась полная чушь. Мы спускались по лестнице, Влад Яныч предлагал мне поискать источник Георгеса среди книжных спекулянтов, с которыми когда-то якшался Миша, а я объяснял ему, что Миша — обыкновенный городской сумасшедший, что никакого отношения Георгес к его сумасшествию не имеет.
— А мебель? — запальчиво возражал Влад Яныч.
— А что мебель? Подобрал на свалке какой-нибудь театральной. Только глянуть разок, сразу ясно станет, откуда все это. Ржавое да порэпанное. А листовок накупил у кадетов или кто там еще у них ятями разговаривает…
И тут бухнул взрыв. Здоровестенный такой взрыв, откуда-то сверху — весь дом затрясся. После паузы с мертвой тишиной кто-то закричал тонким голосом, загундели голоса, затопали ноги. Влад Яныч пристально посмотрел наверх, будто что-то мог узреть сквозь несколько лестниц и перекрытий, схватился за голову и трагически произнес:
— Это Миша!
— Ну ясно, Миша, кто же еще! Доигрался наш Кибальчич.
Торжественно звякнул далекий колокол, на миг, виртуально, навис над нами невидимый, огромный, деперсонифицированный мертвец (это я образно передаю свои ощущения). Влад Яныч все держался за голову и, по-моему, ничего такого не замечал.
Я потянул его за рукав, и мы припустили.
С чего это мы в такой панике ноги делали, до сих пор не пойму. Вроде, и страшно особенно не было, однако вот достоинство потеряли.
Эх, как мы мчались! Как нас вынесло из подъезда, как просвистела мимо нас детская площадка с песочницей и поломанными качелями. Одна только мысль была — ходу, ходу!
Кто-то запоздало вскочил со скамейки, отбросил газету. Закричало, засвистело в свисток вслед нам сокровище в картузе и немыслимого покроя пиджачке, потопало за нами, своих истошными воплями призывая, и откуда ни возьмись, возникли они, деловито выбежали из разных углов, все к нам, все к нам, но и тут не прибавилось страха, даже наоборот — восторг меня обуял. Ходу, ходу! Помню, крикнул Влад Янычу: «Разбегаемся!», — перемахнул через штакетник, передо мной рожа красная в полицейском наряде, сам с автоматом и резиновой палкой на поясе.
— Кия! — сказал он, раскорячился и направил на меня автомат. Я, не останавливаясь — У-у-у-у- бью-у-у-у-у!!! — и на него, и сшиб бедолагу, и дальше побежал, в совершенном уже восторге.
Не спрашивайте меня, кто были эти люди в полицейских мундирах и филерских нелепых одеждах, которые поджидали нас у подъезда и потом безуспешно гнались за нами, зачем им нужно было схватить нас и чем объяснить, что остановить нас им так и не удалось, — даже Влад Яныч посбивал с ног тех, кто встал на его пути. Ничего этого я не знаю. Может быть, то были не до конца материализованные призраки, а может быть, кому-то там, наверху, позарез требовалась полицейская погоня без результата. Меня долго преследовал какой-то могучий матрос в бескозырке, опоясанный поверх тельняшки почему-то белыми пулеметными лентами. Он кричал мне вслед: «Держи вредителя!». А за спиной Влад Яныча строчили автоматные очереди, сопровождаемые криками «хенде хох».
Мы столкнулись с ним нос к носу на мелкой улочке, поросшей городскими кустами. Влад Яныч громко дышал и хватался за сердце.
— Что это… что это было, Володя? Неужели Георгес?
Но нет. Георгес мой не таков. Он создает мир горячий и притягательный, мир Баха, Генделя и Вивальди, реальность перед ним блекнет, а эта нечисть блекла перед реальностью. Я тогда еще только созревал для такого вывода и сказать вот так, как сейчас — поэтично, красиво, с привлечением
