считали главным виновником происходящего. В конце концов, скользкие твари добрались бы и до них.
Как выяснилось при подсчете, погибла примерно треть команды. Но оставшихся людей вполне хватало, чтобы продолжить путешествие.
На следующий день поднялся хороший ветер. Судно резво шло на всех парусах к Зириусу. Орка, я и Роману стояли на верхней палубе и разговаривали, вглядываясь в горизонт.
— Никогда! — воскликнул Лис. — Помяните мое слово! Никогда я больше не выйду в море.
— Конечно, — поддержала его Мара. — Ты ведь вор, а не моряк.
Мы дружно рассмеялись — не потому что нам было очень весело и не потому что орка так уж удачно пошутила. Это был смех облегчения. Все осталось позади. И теперь мы могли забыть ужас последних дней и ночей. Хотя бы попытаться забыть. Теперь мы могли радоваться. Радоваться и смеяться.
Эпилог
Мелодия легко бежала по тоннелю подземного хода. Розоватый огонек реял над ладонью девушки, освещая путь.
— Не прощу, не прощу! — в такт быстрым шагам твердила чародейка.
Она была в ярости. Да как он смел, жирный старик?!
Император Леон Третий оказался далеко не таким наивным и управляемым, как она привыкла считать. И ни страсть, ни влюбленность не затуманили ему разум настолько, чтобы он перестал думать об интересах государства и короны. А главным делом на сегодняшний день он полагал прекращение бунта магов, которые, вопреки прогнозам Мелодии, восстали прежде, чем торговые Дома.
Чародейку обрадовало происходящее: она была уверена, что теперь настанет конец господству ненавистных торговцев. Но император повел себя совсем не так, как ожидала его любовница. Не сумев с помощью армии подавить бунт в зародыше, он не стал тратить время и деньги на продолжение гражданской войны. Леон просто исключил саму причину восстания, издав закон, уравнивающий количество и право голоса магов и торговцев в Большом императорском совете. Кроме того, он отдельным указом пожаловал магам совета княжеские титулы и имения, а остальным волшебникам даровал право приобретения дворянства в том же порядке, в каком это позволялось купцам. Этим Леон не только успокоил волшебников, но и приобрел в их лице могущественных союзников. Теперь вздумай главы Домов интриговать против императора, на его защиту встало бы большинство магов.
Вскоре беспорядки в стране сами собой быстро сошли на нет, и войскам императора оставалось только разогнать мародеров и грабителей, которых, как и всегда в смутные времена, развелось во множестве. Постепенно Арвалийская империя возвращалась к привычной жизни.
Леон проявил необычайное великодушие: простил почти всех бунтовщиков. Он мудро рассудил, что сотни казней и тысячи заключенных не принесут никакой пользы: если страна потеряет столько сильных магов, это плохо отразится на ее благосостоянии. А уж репутации доброго и справедливого монарха кровавая расправа над волшебниками могла нанести непоправимый вред. Ясным летним днем на центральной площади Арвальгарда было устроено яркое действо: мятежные маги публично покаялись в ошибках и принесли присягу верности императору — это было главным условием освобождения. Леон объявил этот день народным праздником и выставил для горожан угощение. Смута завершилась всеобщим ликованием и прославлением щедрости императора.
Однако требовалось продемонстрировать народу не только великодушное прощение, но и справедливое возмездие. Любовь подданных к монарху — это, конечно, замечательно, но лучше, если она замешана на разумной порции священного страха. Милорд Борей Алафирский, ректор магической академии Арвальгарда и зачинщик восстания, должен был понести наказание. Леон уверен был, что ректор заслуживает смерти, но не рискнул приговорить его к казни — это вызвало бы новый всплеск недовольства среди магов, многие из которых учились у Алафирского. Долго размышлять, кем из волшебников уместно пожертвовать, Леон не стал, и назначил виновниками всех бед трех ближайших соратников Борея, каковых и повесили на площади перед самым началом празднеств по случаю примирения. Вид вождей, болтающихся в петле, придавал покаянным речам бунтовщиков особую искренность и горячность.
Над самим же милордом ректором, как полагается, прочли смертный приговор, но тут же огласили особый указ императора: за прошлые заслуги перед отечеством казнь заменялась пожизненной ссылкой.
— Зверь! — всхлипнула на бегу Мелодия, содрогаясь от тяжелых воспоминаний.
Как он мог, ничтожный человечишка, не обладающий и толикой магических способностей, так унизить милорда Борея, этого гениального ученого, ее наставника! Перед внутренним взором до сих пор стояла душераздирающая картина: согбенный, словно в один миг постаревший на десяток лет ректор, обряженный в позорный балахон смертника. На лице застыло выражение ужаса и боли. Мелодия знала: Алафирскому ничуть не страшна смерть, но его гордую душу терзал стыд.
— Да ты в подметки не годишься учителю! — яростно выкрикнула Мелодия, словно продолжая спор с императором, и слова горошинами отскочили от каменных стен подземелья, повторяясь многократным эхом.
Она действительно сделала все, что могла. В ход пошли поражающие логикой аргументы, настойчивые уговоры, вкрадчивые просьбы, откровенные мольбы, соблазнительные обещания и — главное оружие хорошенькой женщины против благородных сильных мужчин — безутешные слезы. Леон оставался непоколебим. Более того, его голубые глаза, в которых Мелодия привыкла всегда видеть искреннее обожание, теперь смотрели холодно и настороженно. Девушка знала цену этому взгляду — так император смотрел на людей, которые выходили из его доверия. Тем не менее, красавица рискнула и далее настаивать на полном оправдании Борея. Тогда-то она и расплакалась, приняв эффектную позу и утирая щеки надушенным белоснежным платочком.
— Я и так проявил достаточно добросердечия, — ответил монарх, равнодушно глядя на хрустальные капельки слез, что так красиво поблескивали на длинных ресницах Мелодии. — Прошу тебя, милая, успокойся, не заставляй меня думать, что ты сочувствуешь не столько Алафирскому, сколько его идее мирового господства магов.
В голосе Леона звучала сталь, в глазах отражался нордийский холод. Мелодия поняла, что рискует уже не расположением императора, а свободой и, быть может, жизнью.
Итак, Борей был сослан в северные провинции, а его ученица уверилась в том, что монарх на этом не успокоится. Слишком много ненависти было во взгляде Леона, когда он говорил о милорде ректоре. Скорее всего, пожилого волшебника ожидала скорая смерть, которую спишут на несчастный случай, тяжелую болезнь или даже самоубийство.
И еще в глазах императора Мелодия прочла приговор себе. Как любовнице, как соратнику, как другу. И как преданной ученице Борея Алафирского…
Волшебнице было всего двадцать шесть лет, но она уже обладала богатым жизненным опытом и верно угадала значение взглядов монарха. Сразу же после празднества, во время танца, которым Леон с Мелодией открывали бал в честь примирения, его величество небрежно, как будто речь шла о чем-то незначительном, бросил:
— Эксперимент с саторисами прекращен. Они слишком опасны и неуправляемы.
Следующей фигурой танца были поклоны, и Мелодия грациозно присела в реверансе, взглядом, улыбкой, всеми жестами выражая согласие и покорность. А у самой сердце заколотилось где-то в горле: Леон решил, что она вступила в заговор с Бореем. Нельзя было отрицать логичность этого предположения, ведь розыск саторисов возложили на чародейку, и именно она курировала обучение, принимала отчеты милорда ректора.
Алафирский умудрился перевербовать всех саторисов. Только эльф оказался крепким орешком — не поддался на провокацию, не испугался суда и приговора, не захотел работать ни на императора, ни на ректора, и благополучно сбежал. Правда, потом погиб, ну да это другая история…
Она действительно ничего не знала — привыкла слепо доверять наставнику, по привычке побаивалась его, стеснялась того, что они вдруг поменялись ролями, и теперь милорд Борей вынужден
