осложнения были серьезными, — но все должно было прийти в норму. У нас больше не могло быть детей, но это было неважно, — такое ощущение у меня было от первого же взгляда на Элизабет.
Она была подключена к какой-то машине. Не помню, зачем это было нужно. Помню лишь ее — неподвижную, такую маленькую и беспомощную на фоне всей этой техники — пластика, проводов и трубок. Она смотрелась как экспонат в витрине музея.
Я пропустил рождение своего единственного ребенка, — а такое уже не могло повториться. Я обещал себе, что больше не пропущу ни одного важного момента ее жизни. Ее первые шаги, ее первые слова, первые вопросы, первую любовь, ее свадьбу, ее детей. Я солгал. Я не сумел увидеть почти ничего.
Я не видел даже ее смерти.
Просто одна смерть среди бессчетных других во время падения Ориона. Колония была уничтожена нападением минбарцев. Если верить Деленн, та атака была несчастной случайностью, следствием непонимания. Может быть, она и лжет — мне плевать. Та атака уничтожила нас — уничтожила все. Она уничтожила человечество, и она уничтожила мою семью. Ни Анна, ни я уже не могли быть прежними. Первые признаки появлялись и перед смертью Элизабет, но я думаю, что мы все еще могли бы быть вместе, если бы этого не случилось.
Я любил Элизабет. Возможно, она была единственной, кого я так любил — полностью и безоглядно. Без сомнений, без страха, ничего не оставляя себе. Она была единственным прекрасным творением моей жизни.
Мне тяжко без нее. Без нее — больше, чем без кого-либо еще. Она была невинна.
Я привык к мысли, что за это я и сражаюсь — ради этого я уничтожил 'Черную Звезду', заключал союз с Тенями — чтобы защитить невинных. Не знаю, верю ли я в это до сих пор.
Не знаю.
* * * — Как твои дела?
— А, хм?
— Ага. Хочешь сказать, что все в порядке, так?
— А, ага.
Кивок головой.
— Ну... — Дэвид моргнул и отвел взгляд.
Мэри осталась с Лианной, отослав Дэвида присматривать за Майклом, — проследить, чтобы тот не натворил чего-нибудь, о чем пожалеет после, — например, не забрел бы ненароком в термоядерный реактор. Впрочем, ей не о чем было волноваться. Майкл Гарибальди был сейчас похож на статую, неспособную двигаться, думать, и даже членораздельно разговаривать.
— Все будет в порядке, — Дэвид попытался успокоить будущего отца. — Все отлично. Лианна здорова. Никаких проблем. Местные доктора — кудесники. Все будет в порядке.
— А, хм?
— Мистер Гарибальди?
Дэвид обернулся. Майкл — нет. Это оказалась доктор Хоббс.
— Ребенок вот-вот появится на свет. Вы уже можете пройти сюда.
— Хм, а?
Дэвид сгреб Майкла за руку и толкнул его в нужном направлении. Доктор Хоббс весело закатила глаза.
Дэвид ухмыльнулся.
* * * Я любил Элизабет. Я любил Анну тоже, но не точно так же. Анна и я... мы всегда были так далеки друг от друга. Я на 'Вавилоне' — она в своих обожаемых археологических экспедициях. До тех пор, пока она еще занималась ими. После смерти Элизабет она все бросила. Забавно. В те годы мы стали еще дальше друг от друга, чем прежде, — несмотря на то, что виделись куда чаще.
Анна всегда так любила свою археологию. Когда-то она сказала мне, что это одна из немногих вещей, которыми она владеет мастерски. Копаться в обломках прошлого... Я помню ее смех, когда она задавалась вопросом, не прилетят ли с экспедицией на Землю какие-нибудь инопланетяне через миллион лет...
Я знал, как она увлечена этим, и не видел в этом ничего плохого. Это значило, что я мог проводить больше времени с Элизабет. Не то, чтобы я был слишком занят, чтобы оставаться с ней, когда рядом была Анна... что ж, впрочем, так, верно, оно и было. Но когда Анны не было, я тянул до последнего, стараясь остаться возле Ориона как можно дольше. У нас тогда были и другие корабли, и мы старались сделать жизнь более-менее похожей на что-то привычное, так что мне удавалось добиваться, чтобы 'Вавилон' большую часть времени выполнял лишь патрулирование или стоял на обслуживании. Элизабет была на попечении Мелиссы, двоюродной сестры Анны, но я виделся с ней так часто, как мог.
Мелисса мне нравилась. Она была одной из немногих членов семьи Анны, с кем Анна действительно была близка. Так или иначе, она жила на Орионе. Ее муж служил в Вооруженных Силах, — офицер среднего ранга на... вспомнил, на 'Геракле'. Проклятье, не могу вспомнить, как его звали. Не думаю, что это так важно. 'Геракл' не пережил гибели Ориона. Точно так же, как и Мелисса. Мне... мне кажется, что чистой случайностью было то, что Анна в это время была в экспедиции. Меня там тоже не было. Тогда я, как помнится, выполнял задание, связанное с миссией Вавилон 4. Это не важно.
Я никогда не забуду лица Анны, когда я сказал ей. Я видел, как что-то умерло в ее глазах...
У нее была любимая поговорка: 'Любовь не знает границ'. Она была права и она ошибалась. Любовь не знает границ в виде стен, расстояний, географии. Границы памяти и души — совершенно другое дело.
Сколько границ между нами сейчас? Границы памяти? Границы судьбы? Той же самой судьбы, которая свела нас всех троих в одно время и в одном месте. Встретимся ли мы двое — мы трое — снова когда-нибудь, там, где не падают тени?
Конечно же, нет. Что ждет любого из нас, если заглянуть вперед? Черви в земле, чистое пламя, медленный дрейф в пустоте космоса? И то, если повезет.
'Любовь не знает границ'. А как насчет расовых границ? Кожи и костей? Или — истории? Пятен крови, которых никогда не смыть?
Я вновь возвращаюсь к Деленн. В последнее время она в моих мыслях чаще, чем Анна; почти так же часто, как и Элизабет. Какие границы разделяют нас теперь? И сможем мы когда-нибудь преодолеть их?
Да и хочу ли я?
Когда я впервые начал думать об этом? Когда вернулся с Нарна и увидел ее почти сломленной, с разбитой душой и телом? Когда я забрал ее на Вавилон, чтобы спасти себя, так же, как и ее? На Вавилоне 4? Когда она помогла мне выбраться из пучины отчаяния после смерти Анны? Когда мы были в той камере на минбарском корабле, — тогда мы разговаривали, делились друг с другом шутками и просто... были рядом?
Я не знаю. Я не думаю, что смогу точно указать этот момент. Да это, наверное, и неважно. Я не могу вспомнить и момент, когда я впервые понял, что люблю Анну.
Я даже не знаю точно, люблю ли я Деленн. Как я могу любить ее, черт побери? Но... она так одинока. Мне известно такое одиночество — я сам пребывал в нем. Старкиллер — герой, победитель, спаситель. Просто слова. Слова, которые отгородили меня ото всех. Даже от Дэвида. В особенности — от Анны.
Она одинока. Может быть, в этом дело. Я сопереживаю ей. Может быть, даже сочувствую. Но смогу ли я простить ее?
Вот в чем вопрос.
