Советского Союза, — вызвали в Москву для получения высоких наград.
В столицу мы прилетели вечером, а на следующее утро поехали в Кремль. Когда проходили по кремлевской площади, меня охватило сильное волнение. Казалось, что наши шаги слышит вся страна, что мы проходим на виду у всего народа.
Награды вручал Николай Михайлович Шверник. Я принял из его рук Золотую Звезду и Грамоту о присвоении мне звания трижды Героя Советского Союза. Потом мне вручили орден, которым правительство наградило нашу дивизию за успехи в последних боях.
— Мариупольская, Сандомирская девятая гвардейская истребительная дивизия награждается орденом Богдана Хмельницкого… — услышали мы торжественные слова.
«Сандомирская…» Это наименование летчики завоевали уже под моим командованием. Как же было не гордиться такими успехами, такими замечательными людьми!
После вручения наград нас пригласили в штаб ВВС. С нами беседовали Главный маршал авиации А. А. Новиков, генералы Н. С. Шиманов и И. Л. Туркель. Когда мы собрались уходить, Новиков сказал, что из Новосибирска звонил секретарь обкома партии М. В. Кулагин и просил отпустить меня на несколько дней в родной город. Затаив дыхание я ожидал, какое решение примет Главный маршал.
— Земляков надо уважать, — сказал он, немного помолчав. — Даю вам пять суток для поездки в Сибирь. Пять — и ни часа больше. Вас ожидает фронт.
Для меня это было второй большой наградой. А Речкалова отпустили проведать родной Урал.
Выйдя на улицу, мы начали вести счет дорогому времени. Теперь пять суток отделяли нас от войны. Пять суток жизни дома, в своем городе, в кругу родных и близких — это счастье давалось не всем, потому оно было особенно дорогим и ценным.
Пять суток… Тогда скорей на самолет!
День перед отлетом, до предела загруженный встречами, кончался поздней ночью. В то время руководящие работники последними в городе гасили свет в своих кабинетах, и наш разговор с секретарем ЦК ВЛКСМ Н. А. Михайловым состоялся в конце его длинного рабочего дня. Москва уже спала, когда мы заговорили о формах комсомольской работы во фронтовых условиях, о воспитании молодых летчиков, о наших юношеских годах.
Здесь, в кабинете секретаря, мне представили молодого журналиста, который уже был в полной готовности для далекого путешествия в Новосибирск вместе со мной.
— Юрий Жуков, — назвал он себя, поспешно освобождая свою руку от увесистого блокнота.
— Пусть это будет началом его знакомства с нашими гвардейцами, — сказал Николай Александрович. — Затем он поедет к вам на фронт. Молодежи надо поведать о летчиках Великой Отечественной войны.
С журналистами много хлопот, но их визиты почти всегда предвещают что-то приятное. Мы пожали друг другу руки и условились рано утром встретиться на аэродроме.
Личный самолет командующего авиацией ЛИ-2, наверное, никогда еще не нес на своих крыльях столько Золотых Звезд Героев и стольких журналистов, фоторепортеров и кинооператоров. Для меня этот полет был краткосрочным визитом домой, отдыхом в кругу своей семьи, для Речкалова — тоже, а для сопровождающих нас — работа.
Мы летели навстречу солнцу. Мне казалось, что оно быстрей, чем всегда, поднимается над горизонтом, заливая светом землю, тронутую то там, то здесь желтыми мазками осени.
Я летел не только навстречу солнцу, но и навстречу своей юности, своему детству. Сидя в мягком кресле, я посматривал вниз и думал о родном доме, о Новосибирске.
Вспоминал, вспоминал…
…Все дни, пока неожиданно прилетевший самолет находился на плацу, за городом, мы, мальчишки, с рассвета до темна просиживали невдалеке.
Возвратясь однажды с очередного «дежурства», я заявил дома:
— Хочу ехать учиться на летчика!
Дело было за ужином.
Вокруг стола сидела наша большая семья. Отец только пришел с работы, уставший и, как иногда случалось, под хмельком. Здесь, за столом, его особенно раздражали недостатки в семье. Услышав о моем намерении, он вскипел:
— Вот оно что! Так ты, летчик, поэтому и пропускаешь школу?
Братишки и сестренка засмеялись, услышав мое новое прозвище. А мне было не до смеха — отец снимал ремень:
— Я тебе покажу летчика!
Первое наказание за мечту повисло надо мной. Пришлось искать спасения за спиной бабушки.
— Не трожь, Иван! — Бабушка выпрямилась перед отцом.
Ремень полетел в угол, но ужин окончился семейной ссорой.
Интересно, что бабушка совсем по-иному отнеслась к моей мечте. Она любила нас, ребят, но больше всего — меня. Видимо, потому, что, как все утверждали, я был похож на своего деда. Очень часто, когда я подворачивался ей под руку, она, бывало, прижмет к себе, задумается и погладит по голове, приговаривая: «Ох, горемычный ты мой…» В такие минуты глаза ее становились печальными и влажными. Видимо, своим сходством с дедом я напоминал ей о трудной жизни, выпавшей на их долю — долю переселенцев в Сибирь. «Какая-то судьба тебя ожидает? — стоял в ее глазах немой вопрос. — Не такая ли несчастная и злополучная, как у твоего деда?»
Деда я не помнил. Но бабушка очень много рассказывала о нем. Из ее воспоминаний я знаю всю историю его жизни, мытарств в поисках счастья в неведомых краях суровой Сибири.
В неурожайный год — такие бедствия часто охватывали районы Центральной России — дед с бабушкой и малышом сыном, моим будущим отцом, с толпами голодающих направились из родной Вятской губернии в Сибирь. После долгих скитаний по грязным и пыльным дорогам добрались они до реки Оби и остановились здесь на жительство в небольшом поселке с таким же названием. Поселок этот возник на месте рыбацкой деревни, около строящегося моста через реку, и стал быстро обрастать домишками переселенцев, устремившихся сюда в поисках работы.
Это было время строительства Транссибирской магистрали. Нашлась работа и для моего деда — недюжинного силача и хорошего каменщика. Он строил привокзальные здания, клал печи в домах.
Поселок, находившийся на перекрестке большого водного пути и железнодорожной магистрали, быстро рос и превратился в городишко Новониколаевск.
Подрос и мой отец и вместе с дедом стал работать каменщиком.
А вскоре с дедом случилась беда.
Однажды на строительстве нужно было перенести большой гранитный камень. У троих рабочих не хватало сил даже сдвинуть его с места. Ну, а дед любил подшутить над «слабожильными», потому что, как рассказывала бабушка, «был таким силачом, прости ему господи, что никакой тяжести в руках не чуял». Вот дед и затеял спор. Четверть водки на кон, и камень будет перенесен. Сделает это он один, без всякой посторонней помощи.
Дед выиграл спор, но выигрыш дорого обошелся ему. На всю жизнь стал инвалидом — получил грыжу. С каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже и потом уже не смог работать. Благо, что отец к этому времени уже обзавелся семьей, и старикам было, где приютиться.
На следующий год после того, как я впервые в жизни увидел пленившую мое воображение чудо- машину, над городом закружилось уже много самолетов. На улицах стали появляться летчики с яркими нарукавными нашивками — «крылышками». В первые дни летчиков толпами преследовали ребята, среди которых бывал, конечно, и я. Тогда же я начал не без гордости носить вместо шапки купленный в магазине шлем. Подражая взрослым, я иногда баловался папиросой. Моя учительница, узнав, что я хочу стать летчиком, решила использовать это стремление, чтобы заставить меня бросить курить. Она повела меня в анатомический музей. У муляжа легких сказала:
— Смотри, какие легкие у курильщиков! С такими летчиком стать невозможно.
Я сразу же бросил эту недетскую забаву и стал заниматься физкультурой. Хотел стать сильным, здоровым. Раздобыл гири и во время утренней зарядки во дворе ворочал их. Образ летчика, обязательно физически крепкого, сильного, неотступно преследовал меня, во всем определял мое поведение.
В 1926 году мой шестнадцатилетний брат Василий и я заболели скарлатиной. После сорокадневного
