Джимми доброй ночи. Палмер вышел из машины и быстро прошел под бетонным козырьком к двери. Он чувствовал себя не в своей тарелке, но это было какое-то физическое, а не умственное недомогание.
Он открыл входную дверь и снял пальто, еще не успев затворить за собой дверь. Перед ним была длинная, извивающаяся лестница. Толстые дубовые планки закручивались по спирали вверх, прикрепленные к массивной основе из черной стали.
— Джерри?
Он повесил пальто на вешалку и отметил про себя, что оно расправилось как надо и воротничок не смялся.
— Вуди? Том? Эдис?
Он вошел в огромную гостиную, казалось, его приветствовало там эхо собственного голоса, отражавшегося в огромном пространстве. У камина кто-то приготовил поленья. Наверно, миссис Кейдж.
— Это сделала я, — сказала Джерри, выступая из-за его спины.
Ей, как всегда, было легко читать его мысли.
— Если ты собираешься разжечь его, не торопись. Я сама хочу зажечь огонь.
— Не так уж и холодно, зачем камин? — заметил Палмер, прижимая ее головку к груди. Ее волосы были такими легкими, мягкими, что они взвились над головой от прикосновения его руки. Они даже немного потрескивали от электричества.
— Этот огонь не для тепла, а ради красоты.
— Понимаю.
Она присела перед камином. Ее светло-бежевые джинсы туго натянулись на маленькой, как у мальчика, попке. Она подожгла хворост и бумагу в трех местах.
— Огонь от одной спички, — гордо продекламировала она.
— Надейся-надейся.
— Вот увидишь.
Она встала и проверила вьюшку.
— У меня всегда получается. Мамочка приехала домой с тобой?
— Разве она еще не дома?
— Нет.
Они стояли рядом и смотрели, как пламя яростно пожирает смятые обрывки газет. Потом огонь перескочил на тонкие щепочки и разошелся в стороны на тонкие куски дерева, стала тлеть кора трех больших поленьев.
— Молодец! — сказал Палмер.
— Разве я когда-нибудь, — спросила его Джерри насмешливым тоном, — делала что-то не профессионально или не идеально?
— Еще немного, и ты станешь просто неподражаема!
Она обняла его и подняла к нему лицо, чтобы он ее поцеловал. Она была последним его ребенком, кого он еще мог целовать, подумал Палмер. Лучше воспользоваться представившейся ему возможностью. Конечно, он может целовать Джерри, но ему хотелось ласкать всех троих детей. Раньше они были такими прелестными. Можно себе представить, как он будет сейчас целовать своего дубину Вуди?
Он не мог себе представить, как он обнимает его или даже Тома. Когда Палмер обнял Джерри, он вдруг понял, что ему недостает чьих-то объятий. Он подумал, может, существует медицинский термин, определяющий его состояние?
Эдис, видимо, это не нужно.
При этой мысли он отстранился от Джерри. Он понимал, что нельзя, чтобы его дочь давала ему ту ласку, которую не могла или не желала дать ему его жена.
— У нас был сегодня диспут по социо, — заявила Джерри, — и я на нем победила.
Палмер попытался вспомнить, что такое этот социо — то ли социология, общественные науки, то ли отношения в обществе, а может, теперь так их дети обозначают права человека?
Он не понимал, почему вошло в моду маскировать расписание этими жуткими жаргонными словечками, ведь суть от этого не изменится — и тот факт, что программа сокращается, не изменится. Вместо того чтобы изучать грамматику, лексику, писать сочинения, учиться владеть пером, знать пунктуацию, логику и правописание, приобретать знания в риторике, литературе, изучать драму и все остальное, чему ребенок учился раньше четыре года, хотя предмет назывался просто «Английским языком», теперь программу сократили вдвое и высокопарно называют «Искусством языка».
— Молодец, — услышал свои слова Палмер. — Какая тема семинара?
— Решительность — всегда лучше сказать правду.
— И какую же ты приняла сторону? «За»?
— «Против». Я смогла их убедить, что говорить чистую правду не всегда хорошо, а наоборот. Правдой мы часто раним душу людей.
— Интересная точка зрения.
— Но я едва не оказалась за бортом. Противная сторона уже проигрывала, и учительница стала им помогать.
— Это же нечестно.
— Но она помогала и нам. Только задала мне один сложный вопрос. Она спросила: «А кому решать, скрывать правду или нет, и кто отважится стать судьей, который всегда сам будет решать, стоит говорить правду или нет?» Да, она почти подловила меня.
— Как же ты выбралась?
— Я воспользовалась фразой — «Если не я, то кто?»
Палмер нахмурился.
— Что?
— Если не я, то кто же может это решать? Я сама отвечаю за свою жизнь. Кто способен решить лучше, чем я? Если я приду к правильному решению, то и платить за это придется мне. Знаешь, все обалдели от моего заявления.
— Джерри, это же нелогично.
— Далеко не все в жизни логично.
Он нахмурился еще сильнее.
— Я понимаю, сейчас очень модно придавать особое значение иррациональному элементу в жизни. Но в жизни присутствует гораздо больше логики, чем может показаться.
Она посмотрела на него. Казалось, что огонь камина обжигает завитки ее волос.
— Ты считаешь, что всегда лучше говорить правду? — спросила она его.
— Н-нет.
— Спасибо за честный ответ.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты сам знаешь. — Она развела руками. — Так много родителей делают вид, что они всегда и всё знают, и стараются внушить детям мысль, что те должны вести себя так, как им велят родители, а не так, как они себя ведут. Я просто хочу сказать, что ребята все понимают. Ты видел насквозь своего отца, а я тебя. Но ты не так часто притворяешься передо мною. Вот за это я тебе и благодарна.
— Поразительно, — сухо заметил он. — Какую еще правду я могу услышать из твоих уст?
— Давай не будем.
— Это что, угроза?
— Ты мне как-то сказал, что банкир — это что-то вроде супербизнесмена. Поэтому ты можешь быть весьма ранимым.
— В каком смысле?
— Предположим, что я тоже сказала бы «Правда, ничего, кроме правды». Если бы я сказала, что вся беда в мире из-за того, что существует слишком много лжи, — начала Джерри, — если люди станут чаще говорить правду, то будет меньше преступлений и бедности и станет меньше душевнобольных людей.
— Прекрасно, давай начнем говорить правду. Мы начнем с того, что скажем, что у тебя на щеке большое пятно сажи.
