— Не нужно отвлекаться, — настаивала Джерри. — Бизнесмены всегда говорят правду? Разве не правда то, что они часто лгут? Когда убеждают, что их цена отражает степень годности товара?
— В большинстве случаев ты права, — признался отец.
— Насколько средний бизнесмен отличается от среднего мошенника? Тот же тоже лжет.
Палмер засмеялся.
— То же самое делают дипломаты, государственные деятели… и родители.
— Но разве бизнесмен не старается купить товар дешево, а продавать дорого? Разве они не покупают дешевую рабочую силу и дорого продают продукты их труда? Разве они не участвуют в подозрительных сделках, не назначают цены, не образуют монополии, картели и не ведут нечестный торг? Разве деловые люди не крадут идеи и исполнителей этих идей у своих конкурентов? Разве они не стараются расправиться с конкурентами и изгнать их из дела? Разве они не лгут ради денег?
Палмер взял ее худенькие плечики и повернул к себе лицом, спиной к огню.
— Что у вас за учитель по социо? Ее зовут Карлотта Маркс?
— Она мне ничего не объясняла.
— Ты сама до всего этого дошла?
— Моя работа по социо посвящена этике.
— Когда мне было столько же лет, сколько тебе, мы писали работы по протекционистской политике Юга или же подсчитывали производительность хлопкоочистительных машин. Мы никогда не писали работы, в которых осуждали наших отцов.
— Я совсем тебя не осуждаю и не оскорбляю. Хотя год назад я прочитала статью о тебе в «Таймс».
Палмер почувствовал, как горят его щеки. Наверно, это от камина.
— Никто не верит тому, что пишут в «Таймс», золотко. Статьи там публикуют, чтобы развлекать, а не сообщать информацию.
— Тем не менее.
— Тем не менее там было сплошное вранье, все мои цитаты переврали, грязью меня поливали, а на первый взгляд — сплошная правда.
— И тем не менее.
Палмер улыбнулся дочери.
— Ты хочешь сказать, что нет дыма без огня? Ты теперь знаешь, что твой милый старый папочка кое-что предпринял, чтобы у него не забрали его банк.
— Мне на это наплевать. — Джерри уставилась на него. — Я не занимаюсь бизнесом с тобой. Я только твоя любимая дочка, которая взрослеет.
— Ты взрослеешь с каждой минутой.
— Я специально упомянула о «Таймс», чтобы немного тебя растрясти. Чтобы показать тебе, что этика бизнеса немногим отличается от кодекса жуликов.
— Джерри, мне это уже начинает надоедать.
— Ладно, не будем.
Она отстранилась от него и отошла в сторону. Огонь опять начал припекать Палмера.
— Ты прочитаешь мою работу после того, как я закончу первый вариант?
— И отошлешь его в «Дейли уоркер»?[98]
— Ой, не могу!
Она сделала вид, что ее тошнит. Потом они оба смотрели на огонь. Огонь с растопки перешел на два нижних бревна, желтые и опасные языки пламени распространялись по коре верхнего полена.
Палмер услышал скрип пола. Он обернулся и увидел своего старшего сына, спускающегося по лестнице.
— Привет! — сказал Вуди. — Мама уже пришла?
— Нет, как дела?
— Нормально.
Он отступил в сторону и заорал наверх:
— Миссис Кейдж, она еще не пришла!
Палмер подошел к холодильнику-бару, достал из него пластиковое ведерко и высыпал из него целый каскад замерзших кубиков льда. Он положил лед в три бокала.
— Будешь коку?
— Да.
— Спасибо, нет, — сказала Джерри.
Палмер налил кока-колу в стакан Вуди, себе он налил скотч. Они церемонно чокнулись.
— За дам, — сказал Палмер, — благослови их Господь!
На лице Вуди появилось выражение боли:
— Какой же ты старомодный!
— Мама уже пришла? — спросил Том, стоя в дверях. — Это нечестно, Вуди пьет коку.
— Возьми и ты, — ответил ему Палмер и налил стакан младшему сыну.
— А ты, Джерри?
— Нет, спасибо. Я стараюсь обходиться без сахара.
— Почему? — наивно спросил Том. — Ты и так тощая.
Он — дипломат в нашей семье. Можно сказать, мастер воплощения тактичности. Он научился этому у своего братца!
— Решительность, — процитировал ее Палмер, — всегда лучше говорить правду!
— Добрый вечер, — сказала Эдис, стоя в дверях.
Трое детей и Палмер повернулись и молча уставились на нее.
Глава пятьдесят четвертая
Кимберли дошел до Виллидж-сквер, когда уже было без пятнадцати шесть. Женщины и мужчины с плакатами должны были выстроиться по периметру маленького островка среди уличного движения. Этот островок образовывали Шестая авеню и Гринвич-авеню, а также Кристофер, Восьмая и Девятая улицы, которые огибали красно-коричневое здание женской тюрьмы.
Они назначили демонстрацию на пять тридцать. Тогда люди начнут возвращаться с работы, и первые пассажиры хлынут из огромного комплекса подземки. Кимберли, как правило, прибывал на место собрания ровно в назначенное время или чуточку раньше. Но он хотел посадить Эдис в такси и увезти подальше от того места, где намечалась сегодняшняя демонстрация. Не то чтобы ей вообще не следовало сталкиваться с подобными явлениями, размышлял он, стоя у тротуара с плакатом в руках, а просто ей было еще рано видеть все это. Она еще не стала ему настолько близким человеком.
Он сам поразился своей легкомысленности. Вот он стоит здесь с плакатом, который даже еще не прочитал, и волнуется по поводу женщины, с которой у него была всего лишь интрижка.
Он посмотрел на плакат и прочитал: «Свободу Эллен Гордон!» Он был настолько занят своими мыслями, что сразу не вспомнил, кто такая Эдит Гордон. Черт, Эллен Гордон, Потом он вспомнил, что она училась на последнем курсе Нью-Йоркского университета.
Она приковала себя и своего друга к двери призывного пункта на улице Уайтхолл вчера утром, пока пункт был еще закрыт. Полицейские пилили наручники целых три часа, прежде чем смогли схватить ребят. К тому же студенты так сопротивлялись, что полицейским пришлось отпилить ручку у одной из дверей. Это было легче сделать, чем пилить наручники.
Парень, Кимберли забыл, как его зовут, был отпущен под залог, после того как в участок приехал адвокат его отца. Но Эллен Гордон отправили в тюрьму. Здесь, на площади, она сидела в камере со старыми ведьмами — алкоголичками, проститутками-сифилитичками и похожими на громил страшными бабами- лесбиянками. Ей не предъявляли никакого обвинения. Адвокаты ничего не могли сделать, во всяком случае ни вчера, ни сегодня.
